Одинокий чайник красовался на подоконнике. Боровик на мгновенье остановил на нем свой тяжелый взгляд, словно задумался, не хлебнуть ли чайку в дорогу. Но это была лишь мимолетная секунда душевных колебаний.

– Пора ехать, – и он накинул фуражку на лоб.

Обратно в часть снова ехали молча. Филиппу хотелось приложить голову к оконному стеклу, чтобы лучше разглядеть проезжаемые здания, машины, людей. Но он не мог. Он сидел ровно, словно все еще стоял в строю по стойке смирно, и ему вдруг подумалось: «Как же может майор всю жизнь так? Железный. Несгибаемый». Солнце давно зашло за горизонт. Монотонно гудел двигатель, а мимо проносились огни встречных машин. «Наверное, и ему не хватает человечности… Но и он не может. Как не могу я приложиться головой к этому стеклу».

Уже на подъезде к части Боровик вдруг сказал:

– Тогда в клубе… был момент, да? – майор крутанул руль, сворачивая на подъездную дорогу к КПП.

Филиппа пот пробил насквозь: был момент?.. Какой момент? Что имел в виду Боровик? Внезапно Филипп ощутил, что идет по лезвию, по самой грани. Один неверный шаг сейчас, и…

– Не отвечай, – майор припарковал уазик на том же месте, откуда они уезжали, и заглушил двигатель. – Знаешь, ты… когда молчишь – видно, что думаешь. Это редкость. – И уже когда Филипп вышел из машины, он бросил ему через окно: – А насчет училища… ты все-таки подумай…

Взревел мотор, и машина стремительно унеслась от КПП, становясь для Филиппа все меньше и меньше, пока ее огни не скрылись за поворотом.

В роте Пронина особо не донимали расспросами, и он был этому рад. Уже прибывало молодое пополнение, и все были заняты им. Чутов подошел к Пронину и сообщил, что уже знает, кого им дадут обучать для совместного заступления на боевые дежурства.

– Эти ребята примут от нас пост, продолжат после нас выполнять боевой долг на славу Отечества! – голосил он. – Ну и мы с тобой, брат, немного отдохнем! Я с ними пообщался, ничего вроде ребята…

Пронин ложился спать, и одна мысль мучила его: что же все-таки имел в виду Боровик, неужели он о чем-то догадывался? И Пронин еще раз прокрутил его слова, ненароком сказанные тогда в плотной закрытой капсуле под землей: «Ты думал, я забыл?.. Я ничего не забываю…»

Через несколько дней после обеда, уже ближе к вечеру, в аппаратной неожиданно раздался звонок. Локтев поднял трубку и через пару секунд коротко ответил: «Есть!» Прибор щелкнул, связь отключилась. Все в ожидании уставились на Локтева, который смотрел на Филиппа и сообщил:

– Тебя вызывают на построение на плацу.

– Зачем? – нервно бросил Филипп. За все время такого никогда не случалось. Дежурящих не отвлекали от работы и не вызывали на будничные построения.

– Не знаю, – Локтев развел руками.

– А кто звонил? – нахмурился Северянко.

– Полковник Н. – ответил Локтев. – Только надо быстро, они уже там, ждут тебя.

Пульс участился, во рту появился неприятный привкус. Все на плацу и ждут его, Пронина… Зачем? Что случилось?! Но времени для раздумий не было. Он сбежал по лестнице вниз и бегом полетел на плац.

На плацу почти не было срочников, это смутило Пронина еще сильнее. Он занял свое место в строю, переводя дыхание. Сердце колотилось как бешеное. Началась стандартная процедура вечернего построения.

– Рядовой Пронин! Выйти из строя! – скомандовал полковник.

Пронин повернулся налево, вышел из строя, затем сделал несколько строевых шагов. Отрицание, гнев, смирение – все стадии он никогда еще так быстро не проходил. «Что если это Ласточкин? Что если все вскрылось? А может, я что-то нарушил, сам не зная? – он стоял и ждал своей участи. – Чтобы ни случилось, приму это с честью и достоинством», – успел мимоходом подумать он. События разворачивались слишком стремительно, и в этом был свой плюс.

– Рядовой Пронин! Решением командира воинской части вас награждают почетной грамотой за разумную инициативу и усердие по службе!

Полковник замолк, наступила короткая пауза. На плацу воцарилась тишина – почти нереальная, будто сам воздух жаждал ответа. Каждый знал, что надо отвечать в таких случаях. Пронин вздохнул полной грудью. Он еще не успел осознать происходящего, но слова уже срывались с его губ:

– Служу Российской Федерации!

– Встать в строй!

После построения он шел через двор, ощущая странную легкость в ногах, будто сбросил балласт. Но вместе с тем и растерянность: все произошло так быстро, что не успел даже обрадоваться. Да и чему радоваться – служба шла своим чередом, словно ничего и не было. Казалось, и эта грамота – всего лишь галочка в какой-то ведомости, строчка в очередном приказе. Но почему-то было не все равно.

Во время вечерней поверки в роте Пронин пребывал в своих мыслях. И почему-то улыбка то и дело начинала играть на его губах: все ж хороший день! Но он прятал ее – не положено. Пронин дождался своей фамилии, выкрикнул привычное: «Я!» – и погрузился обратно в свои мысли.

Армейская служба, как ничто иное, оттачивает слух. Она учит абстрагироваться, но фиксировать на фоне важные детали и мгновенно концентрироваться, когда это необходимо. Так произошло и в этот раз.

Неожиданно звук прорезал внутреннюю тишину Пронина:

– Наряд по клубу… Пронин.

Это звучало так буднично. Ничего необычного не произошло.

– Есть, – ответил Пронин так же буднично.

Солдат продолжал оглашать список. Филипп слушал его, не удивляясь. Все возвращалось на круги своя. Все шло как шло. И только внутри нарастало какое-то приятное всеохватывающее чувство: словно парусник, распустивший паруса и наконец дождавшийся свежего попутного ветра. Клуб. Опять клуб. И откуда-то изнутри, едва слышно, всплыла одна короткая сияющая мысль: «Лиза…»

И вот, наконец, это случилось – Пронин направлялся в клуб. Дорогой он пытался обходить лужи, но вода застилала буквально все вокруг. Волнение нарастало. Пронин старался не строить ложных ожиданий, он знал: так будет больнее. Подойдя к крыльцу, ненадолго остановился, не решаясь войти, и прислушался к чириканью птиц в еловых ветвях.

Филипп не торопился подниматься по ступеням крыльца. Было еще время – как всегда, он шел с запасом. Как и в тот январский день, когда внутри его уже ждал Скворцов. Что ждет его теперь? Да и здесь ли она вообще?

В этот момент из зала донесся звук оркестровой трубы. «Снова что-то репетируют, – и он толкнул дверь. –