Ермаков – новенький официант – подошел к Громову и щетинистой школотой-второгодником хвастливо показал тысячерублевую купюру, оставленную ему щедрой рукой в обычный обед. Художник хотел провалиться от стыда по одному тому только, что стоит рядом с этой чудовищно пошлой сценкой, сам же Ермаков непоколебимым ледоколом пер на него, хлопая барсучьими глазками, удивляясь странному замешательству, полагая, что так противоречиво у Марка проявляется зависть к его чаевым. Постояв рядом с минуту, он пошел показывать свою тысячу кому-то другому.

Вошла женщина с тремя безобразненькими детишками. Художник скользнул взглядом по отяжелевшей от целлюлита и ювелирных украшений семье, а потом вежливо поздоровался:

– Добрый день.

Эльза взяла стопку меню и повела коротконогих перекормы-шей с плюшевыми глазами за собой. Три дочки шли первые, а за ними по пятам шагала такая же перекормленная самка-мать. Замыкали шествие два квадрата в пиджаках с проводами за ушами: телохранители скребли окружающий мир подозрительно-настороженными совочками зрачков, стараясь не отставать от центра своей профессиональной вселенной.

Ермаков уже расшаркивался перед семейкой. Даже дышать рядом с их столиком начал как-то по-особенному – богодухновенно. Вооружившись заискивающей улыбочкой, раболепно склонился и впился в свиноматку экзальтированными глазками.

Поразительно, насколько по-разному лакеи ведут себя в зависимости от того, на какой чай рассчитывают… Час назад на бизнес-ланче Ермаков обслуживал двух студентов – надо было видеть его пресно-оскорбленную рожу, а теперь прямо расцвел, аж возбудился, сукин сын…

Громова всегда забавляло это линейное мировосприятие, свойственное закоренелым официантам, которые делят людей на небожителей, стопы коих можно лобызать, и на межпальцевую слякоть, коими следует презрительно, как кошка комом шерсти, отхаркивать – деление производилось исключительно в цифровом эквиваленте: гости, оставляющие барские чаевые, попадали в первую категорию, те же, кто отсчитывал за обслуживание робкие суммы – во вторую. Не могла не забавлять эта официантская привычка давать гостям моральные оценки после их ухода, разделяя на агнцев и козлов. «Какие чудесные люди» – если гость давал очень щедрый чай, «проходимцы, понарожают всякой мрази» – если гости экономили. Щедрого гостя могли заподозрить в тайном подвижничестве и святости, нерушимой порядочности, талантливости, харизматичности и черт его знает еще в чем, но если гость оказывался слишком меркантильным, то становился повинным во всех преступлениях и подлостях человеческой истории, так что деление на «добрых» и «злых» свойственно прежде всего не фольклору или романтикам в розовых очках, но исключительно официантам. Если же наглец, оставивший в прошлом плохой чай, дерзал вернуться в это заведение и – вершина глупости! – садился в зону обиженного когда-то официанта, тут уж и вовсе святых выноси: «Так сожрет» – неумолимо звучала фраза над небрежно поданным блюдом с тайным плевочком.

Марку досталось два дряблых толстячка, похожих на изнеженных бисексуалов. Они обхватывали еду толстыми блестящими губами с некоторой ленцой, по-верблюжьи выпячив их: так жрут не из чувства голода, а исключительно из любви к процессу. Подобная категория людей сокрушается до слез, что легкомысленная природа сделала желудок таким мещански невместительным. Древние римляне пили отвары, щекотали небо павлиньими перьями, чтобы вызвать рвотный рефлекс и высвободить желудок для новых блюд – пожалуй, эти двое тоже не отказались бы от корыта с пером. Щекастый жир затопил собой черты этих инвалидов, начисто перекрыв собой некогда прекрасную личину детства.

Мимо Марка прошла смуглая Натали – кучерявая официантка с тяжелым, почти лошадиным задом, мечтавшая о доме подле Сергиево-Троицкой лавры. Мужская поступь, широкий таз штангистки. Поставила сруб, а потом заморозила процесс строительства из-за нехватки денег. Сейчас окрылена решимостью переехать за границу, уже который год думала об этом, а ведь не девочка – тридцать девять паспортных и торопливых… Вот и шустрый Антоха-альбинос с бирюзовыми глазами и прозрачными бровями, ежедневно твердил всем, что увольняется, уходит из общепита «навсегда», потому что «устал от этой отупляющей трясины», однако раньше мебель данного заведения возопиет и восстанет, учинив бунт, чем Антоха завяжет с работой лакея. Губастенькая кассирша Оля, смазливая коротконожка-модница, родом то ли из Ивделя, то ли из Ижевска, которую в глубине души Марк прозвал «уральской низкосрачкой» – кокетливая пигалица с вертлявыми ягодицами и родинкой на ухе – в феврале каждого года летала в один и тот же отель, одного и того же курорта Таиланда. Вот уже шесть лет ее отпуск проходил только там: складывалось впечатление, будто еще не все люди знают, что Земля круглая. Пожалуй, это действительно так: большинство людей до сих пор убеждены, что земля плоская и мир состоит из одного слоя – очень вкусного и съедобного: кто больше съест, тот и счастлив.

Оля не являлась любительницей секс-туризма, бисексуальных тайцев и прочего, нет, Громов хорошо знал ее, они очень откровенно общались, так что «уральская низкосрачка» даже как-то в открытую рассказывала о своем групповом сексуальном опыте под MDMA – эмпатогеном, в Таиланд она ездила за одним только пляжным отдыхом, не желая разнообразить пейзажи в силу отсутствия воображения, которое, судя по всему, полностью исчерпалось постельными фантазиями и БДСМ-приключениями.

Скуластый грузин Нико с увесистыми ручищами и бронебойным подбородком еще с армии мечтал стать парикмахером в каком-нибудь стильном салоне – это несмотря на свою совершенно не утонченную внешность, рабочие, даже грубые повадки и пять классов образования, так что проще было представить его мясником или поваром бродячей шаурмы на колесах, чем парикмахером. Однако, несмотря на простоватые манеры, Марк с первого взгляда определил в его мужественном лице истинное благородство, и, как показало дальнейшее общение, определил безошибочно – Нико действительно представлял собой одного из самых честных, добрых и светлых людей, каких только доводилось встречать Громову. И вот Марк не поленился, нашел ему академию «Tony and Guy», выписал все контакты и почти каждый день подталкивал к первому шагу, но Нико уже месяц не может даже позвонить и узнать подробности набора на обучение, сроки и цены. И Марк чувствует: он так и не позвонит туда, так и не решится изменить свою жизнь, как и все те, кто проработал официантом хотя бы несколько лет – относительно легкие деньги за подай-принеси и стремительное отупение в должности лакея явно не благоприятствовали социальной