– А вы… вы, значит, и есть тот самый господин Меделянский? Я же вырос на вашем Змеюрике! – воскликнул Кеша.

– На котором из двух? – не удержался Кокотов, намекая на вторую, капиталистическую редакцию повести.

– Не вы один, – подобрел старик, пропустив мимо ушей колкость писодея. – А вы, собственно, кто?

– Ах, совсем забыл представить! – спохватился Огуревич. – Иннокентий Мечиславович – правнук нашего дорогого Яна Казимировича.

– Да, дедушка просил вам помочь. – Молодой человек кивнул соавторам, как старым знакомым.

– А чем вы, собственно, можете нам помочь? – подозрительно спросил игровод. – Нам даже Скурятин не помог.

– Скурятин – чиновник. А я юрист.

– Юристы, как сказал Сен-Жон Перс, – это люди, которые с помощью закона попирают справедливость.

– Надо же! Никогда не слышал… Здорово! Ну, господа, не будем терять времени! У меня сегодня еще переговоры, а ночью я улетаю во Франкфурт… – Кеша мельком глянул на часы, с которыми его не пустили бы к Скурятину даже на порог.

– Надолго? – завистливо спросил Огуревич.

– Нет. Утром совет директоров, к вечеру вернусь. Итак, что мы имеем?

– Мы имеем? Хм… Пока Ибрагимбыков имеет нас! – скаламбурил Жарынин.

– Давайте, Дмитрий Антонович, не будем упражняться в остроумии! Если лично вам не удалось помочь «Ипокренину», это еще не значит, что бой проигран! – сквитался Меделянский за платиновую дощечку для марсиан. – Я как председатель фонда «Сострадание» в некоторой мере отвечаю за судьбу ДВК…

– Хорошо, что вы об этом наконец вспомнили! – мгновенно дал сдачи режиссер.

– …И хочу знать реальное положение вещей, – пропустил колкость мимо ушей отец Змеюрика. – С чем мы идем в суд? Каковы наши шансы?

– А разве господин Огуревич вам не доложил? – удивился правнук.

– Конечно, доложил! – заволновался Аркадий Петрович. – В общих чертах доложил…

– Нет, господа, в общих чертах не годится, – покачал головой Кеша. – Чтобы правильно выстроить защиту, мы должны знать, сколько акций у Ибрагимбыкова.

– Каких таких акций? – даже привстал от удивления Жарынин.

– Акций ЗАО «МСУ “Кренино”», – объяснил юрист.

– А если по-русски? – с угрозой спросил игровод.

– Закрытого акционерного общества «Медико-социальное учреждение “Кренино”».

– Что ж ты мне, хорек торсионный, врал, что занял деньги под землю?!

– Я не хотел вас раньше времени огорчать, – отозвался Огуревич, даже не обидевшись на «хорька».

– Та-ак, понятно… – Жарынин гневно прошелся по кабинету, с особой ненавистью почему-то глянув на портрет пучеглазой Блаватской. – И с каких это, интересно, пор мы стали ЗАО?

– Да уж почти два года как акционировались… – вежливо доложил Кеша. – Я по просьбе дедушки помогал оформлять документы.

– Значит, мы теперь к ССС отношения не имеем?

– Почему же? У Жменя десять процентов акций, иначе он не дал бы согласие на акционирование.

– Оч-чень хорошо! – прогремел Жарынин. – Зачем вы это сделали?

– Мы решили, так будет легче доставать деньги и вести хозяйственную деятельность, – молвил Огуревич с вежливой скорбью человека, которому вот-вот набьют морду.

– Кто это – мы?

– Я, Гелий Захарович и Совет старейшин.

– Гелий Захарович, это правда?

– Увы, рынок беспощаден даже к старикам! – отозвался Меделянский, разглядывая шторы.

– В результате, – разъяснил молодой юрист, – тридцать процентов акций получили ветераны, передав их в доверительное управление Совету старейшин. Тридцать процентов – дирекция в лице господина Огуревича. И тридцать – фонд «Сострадание» в качестве оплаты за замену пришедшей в негодность сантехники и косметический ремонт здания. Десять процентов переданы Жменю.

– Теперь ясно! – грозно подытожил игровод. – То-то я смотрю: стоит мне у Регины или Вальки спросить про финансы, они только хихикают и щиплются.

– Я запретил им рассказывать. Это конфиденциальная информация, – вздохнул директор.

– Конфиденциальная? Значит, вы меня втемную использовали? Да если бы я знал… Мы уходим! – Режиссер рванулся к двери, увлекая за собой Кокотова, словно смерч – неосторожного путника.

– Погодите, стойте, Дмитрий Антонович, старики-то не виноваты! Надо спасать «Ипокренино»! – Лицо Кеши исказилось чувством мучительной ответственности – такое бывает у голливудского актера, когда он перекусывает наобум проволочку атомной бомбы, подложенной под родильный дом.

Игровод остановился у самой двери, испытующе посмотрел на вероломных соратников, скрипнул зубами, затем вернулся, сел в кресло и стал раскуривать погасшую трубку. Кокотов, предъявляя свою жизненную самостоятельность, потоптался у выхода и тоже остался.

– Ну и как спасать будем? – спросил Жарынин, пыхнув дымом.

– Судиться! – объявил молодой Болтянский. – Но хотелось бы знать, сколько акций скупил Ибрагимбыков?

– А разве это не известно? – удивился Дмитрий Антонович.

– Откуда? Может, вы знаете, а я – нет, – улыбнулся правнук. – Начнем с вас, Аркадий Петрович.

– Почему с меня?

– Вы брали в долг у Ибрагимбыкова. Сколько акций вы передали ему под обеспечение займа?

– Я не хочу, чтобы начинали с меня! – тихо крикнул директор и отвердел щеками.

– Ладно, начнем с вас, Гелий Захарович! У вас был пакет в тридцать процентов. Надеюсь, они целы?

– Я не желаю, чтобы начинали с меня! – Создатель Змеюрика гордо откинул голову.

– Почему?

– Не желаю…

Соавторы переглянулись.

– Господа, господа! – с мягким психотерапевтическим нажимом воззвал Кеша. – Не надо сердиться. Я никого не хочу обидеть. Хорошо, начнем с меня.

– Почему с вас? – насторожился Жарынин.

– Все очень просто. Четвертый пакет, как вы помните, остался у ветеранов, и общее собрание передало его Совету старейшин, который возглавляет…

– …Ян Казимирович, – кивнул игровод.

– Правильно! – продолжил правнук. – Но после того как уволили последнего охранника…

– Кризис… – шепнул в свое оправдание Огуревич.

– …дедушка, опасаясь за целость акций, передал их мне на ответственное хранение, ибо из сейфа фирмы «Дохман и Грохман», где я имею честь служить, украсть акции невозможно. Но чтобы у вас, господа, не возникало никаких сомнений, я привез их с собой. Вот они…

Кеша набрал шифр на замочке и, открыв портфель, вынул оттуда папочку – тоже с шифровым замком. Кокотов прожил без малого двадцать лет при капитализме, но ни разу не держал в руках акций (что, возможно, и к лучшему). Он ожидал увидеть пачку красивых бумаг с гербами, серпами и колосьями, наподобие «чемадуриков» или облигаций госзайма, которые берегла до самой смерти бабушка. Но законник извлек из папки всего один листок с печатями-подписями и протянул его почему-то Жарынину со словами:

– Прошу убедиться!

– Все верно! – подтвердил игровод после того, как, водрузив на нос китайчатые очки, осмотрел листок со всех сторон. – Тридцать процентов ЗАО «МСУ “Кренино”».

– Кто еще хочет удостовериться? – спросил Кеша, пряча драгоценный документ в папку, а папку – в портфель.

– Мы вам верим, – сдобным голосом отозвался Огуревич.

– Тогда я повторяю вопрос. – Ободряющая улыбка покинула лицо юриста, а голос зазвучал сурово. – Сколько у Ибрагимбыкова наших акций? Сколько? Аркадий Петрович, начнем все-таки