– Были трудности… Стариков надо кормить… Я вынужден… Вы же знаете… – проблеял директор.

– Сколько? – рявкнул Жарынин.

– Двадцать.

– Отдали или осталось?

– Отдал, – тихо ответил директор и отвернулся, ища поддержки у Блаватской.

– Так. Теперь вы, Гелий Захарович, – строгим учительским голосом спросил правнук.

– Хм… У меня возникли финансовые неприятности. Судебные расходы. Иски. Консультации. Брюссель – дорогой город. И потом, мое семейное положение… – На лицо Меделянского легла тень нежности.

– Как выразился Сен-Жон Перс, молодая жена – это иллюзия бессмертия в постели… – игриво заметил Жарынин.

– Попрошу без комментариев! – насупился отец Змеюрика. – А когда заблокировали счета, я не мог платить адвокату… – закончил он, теряя весь свой величественный вид.

– Сколько?

– Двадцать. Отдал.

– Кому?

– Ибрагимбыкову…

– Что-о-о?! – взревел режиссер.

– Аркадий Петрович рекомендовал мне его как честного человека…

– Я заблуждался… Он внес спонсорский взнос в нашу школу «Путь к Сверхразуму»… – захныкал директор.

– В вашу школу! В вашу! – совсем рассвирепел Жарынин. – Высший Разум мог бы объяснить, что аферисты именно так и втираются в доверие к лохам вроде вас!

– Плохо, – покачал головой Кеша. – Сорок процентов акций в руках Ибрагимбыкова!

– Пятьдесят… – всхлипнул Огуревич.

– Почему?

– Я звонил Жменю и спрашивал, где его акции.

– Что он ответил?

– Он ответил, что современный русский театр пребывает в таком чудовищном состоянии, что если бы Станиславский встал из могилы и сходил в «Театр. doc», то пришел бы в ужас, снова лег в гроб и попросил забить крышку намертво…

– Я ничего не понял! – На Кешином лице появилось растерянное недоумение, как у европейца, читающего китайскую газету. – Продал или нет?

– Вы, наверное, хороший юрист, – надменно откинулся в кресле Жарынин, – но нашего мира совсем не знаете. Продал. Можете не сомневаться. Я с этим жучилой давно знаком. Он смолоду такой: если сделает какую-нибудь гадость, обязательно вспоминает Станиславского или Мейерхольда…

– М-да… Выходит, пятьдесят на пятьдесят. Все будет зависеть от суда.

– Кто судья? – спросил Меделянский.

– Доброедова.

– Честная?

– В рамках закона.

– А кто у Ибрагимбыкова адвокат?

– Шишигин. Адвокат он, конечно, никакой, но заносить умеет, – пояснил правнук.

– Что умеет? – не понял Кокотов.

– Деньги судьям заносить, – растолковал режиссер. – И скорее всего, уже занес…

– Не факт, – возразил Гелий Захарович. – Такие, как Шишигин, обычно говорят, что занесли, а сами ждут суда. Если выигрывают, оставляют деньги себе, если проигрывают, возвращают клиенту и объясняют, мол, процессуальные оппоненты заплатили больше… Я знаю…

– И сколько же теперь заносят? – Автор «Жадной нежности», чтобы не выглядеть простаком, придал голосу оттенок рутинного любопытства.

– Ну, это зависит от масштабов дела, – ответил Кеша. – Если, скажем, делят добывающую отрасль или военно-промышленный комплекс, могут занести миллионы.

– Рублей?

– Долларов или евро, как договорятся. Но в нашем случае тысяч пятьдесят-семьдесят – не больше.

– Долларов?

– Скорее евро.

– Я думаю, Доброедова деньги не возьмет – побоится, – раздумчиво проговорил правнук. – Дело громкое, резонансное. Скурятин в курсе. Опять же телевидение. Она будет судить по закону, а закон на нашей стороне. Плохо, конечно, что в «Ипокренине» разруха, а стариков кормят, как в Бухенвальде…

– Ну, знаете ли! – нетрезво возразил Огуревич, снова припавший к внутренним алкогольным ресурсам.

– Знаю! – повысил голос Болтянский-младший. – Я часто навещаю прадедушку и все вижу. Боюсь, Шишигин спросит на суде, зачем вы спалили старческие сбережения в авантюре с «чемадуриками».

– Но тогда пострадали миллионы…

– Да, миллионы, но они вкладывали свои, а не чужие деньги. Кстати, а какой доход приносит ваша школа «Путь к Сверхразуму»? – Кеша стал суров, как инспектор газового хозяйства.

– Это новое дело, кто же знал, что будет так мало желающих подняться по ступеням самопознания…

– Не вздумайте сказать такое в суде! Процессуальные оппоненты докажут, что вы неэффективно управляли «Ипокренином», развалили хозяйство, уморили стариков плохим питанием, и лишь Ибрагимбыков, собственник новой формации, способен дать Дому ветеранов вторую жизнь… У нас, конечно, есть контраргументы, но плохо, что теперь благодаря господину Имоверову нашу разруху… – юрист глянул на Жарынина, а тот отвел глаза, – увидела вся страна! Не исключено, Шишигин потребует показать этот сюжет в судебном заседании.

– Мерзавец! – воскликнул Меделянский.

– Ну почему же? Нормальные прения сторон. Кстати, и вас могут спросить: а что сделал для ДВК фонд «Сострадание», кроме ремонта сантехники за тридцать процентов акций?

– Да, я понимаю… Но кто же мог предвидеть, что моего Змеюрика…

– Суд не интересует состояние ваших авторских прав, – строго разъяснил Кеша. – Суд будет рассматривать наш иск о признании незаконным акционирования «Ипокренина».

– Почему – незаконным? – удивился Кокотов.

– Очень просто. Если акционирование незаконно, то акции превращаются в пустые бумажки, вроде «чемадуриков», а сделки по ним признаются ничтожными. Тогда Ибрагимбыков теряет все права на «Ипокренино». Но нам для этого нужны хороший адвокат и, конечно, поддержка ветеранов. Они должны выступить в суде так, чтобы Доброедову проняло! Тогда она примет решение в нашу пользу!

– Не волнуйтесь, я организую античный хор старцев. Еврипид в Аиде содрогнется от зависти! – воскликнул Жарынин.

– А я… А я… – встрепенулся Огуревич, – прикажу на кухне увеличить порции в два раза.

– Лучше – в четыре, – посоветовал игровод. – А прекрасный адвокат у нас уже есть!

– Кто же? – спросил Кеша.

– Как кто? Вы!

– Извините, но по условиям контракта я не имею права заниматься ничем, кроме дел фирмы «Дохман и Грохман». Если там узнают, что я по просьбе дедушки составлял исковое заявление, у меня будут неприятности…

– А что же делать? Денег на адвоката у нас нет… – расстроился Аркадий Петрович.

– Я дам своего адвоката. Бесплатно, – веско пообещал Меделянский.

– Кого же?

– Морекопова.

– Ого! – воскликнул Кеша. – Это вам не заносчик Шишигин, Эмма – настоящий ас в гражданских делах. Что ж, господа, наши шансы растут. Допустим, Доброедова отменяет акционирование «Ипокренина». Где мы возьмем деньги?

– Опять деньги?! – искренне изумился Кокотов.

– Конечно. А как без денег? Ибрагимбыков – добросовестный приобретатель. Он не виноват, что Дом ветеранов был акционирован незаконно. Мы должны ему вернуть деньги.

– Сколько? – напряг щеки Огуревич.

– Стоимость акций плюс инфляция.

– А это много? – болезненно поинтересовался писодей.

– Пусть вам скажут Гелий Захарович и Аркадий Петрович, они же свои акции продали, а не я… – съязвил Болтянский-младший.

Огуревич и Меделянский опустили плечи под тяжестью непереносимой суммы. Некоторое время все молчали.

– А если мы не выкупим? – наконец тихо спросил директор.

– Вы когда-нибудь имели дело с приставами?

– Нет.

– Не советую. Хуже янычар!

– Проклятая демократия! – пробурчал Жарынин. – Раньше хватило бы одного звонка из горкома.

– А если продать «Пылесос»?! – посветлев лицом, воскликнул Огуревич. – Это же Гриша Гузкин!

– Вам бы только продавать, солитер вы энергетический! – в сердцах брякнул режиссер.

– Нет, почему же, – возразил Кеша, – идея неплохая, но она опоздала лет на пятнадцать. Тогда действительно советский андеграунд