– Ну, как дела над Понырями? – вежливо спросил Андрей Львович.

– Да что там Поныри! Говорят, вы ночью такую тут Прохоровку устроили!

– Ну, уж и скажут… – зарделся автор «Сердца порока», ощутив прилив незаслуженной половой гордости.

– А я ведь грешным делом и сам к ней клинья подбивал. Влекущая дама! Несколько раз предлагал бесплатный осмотр ротовой полости. Звал полетать над Понырями. Нет! Гордая! Чем же вы-то ее взяли? – Доктор посмотрел на соперника с уважительным недоумением. – Не смею, конечно, расспрашивать, но все-таки, как мужчина мужчине, откройтесь! Если оценивать по десятибалльной шкале… Как она, а?

– М-м… Э-э-э… Девять целых и девять десятых, пожалуй…

– Я примерно так и думал. – Грустно улыбнувшись, дантист крутанул казачий ус. – А зубик-то вам залечить все-таки надо. Женщина серьезная, может неправильно понять!

– Конечно, обязательно… – закивал Кокотов, нащупывая языком кариесное дупло.

– В любое время!

На лестничной площадке ему встретились ветераны: Ящик шел под руку со Златой, а следом брели вдова внебрачного сына Блока в шляпке с вуалью и архитектор Пустохин с бамбуковой тростью. Увидев героя своих шептаний, они выстроились вдоль стены и, почтительно поздоровавшись, смотрели на него во все глаза, как пионеры на старшеклассника, про которого говорят, что он уже целуется со взрослыми тетями.

– Вас Бездынько ищет… – доложил Ящик.

– Он про вас стихи написал… – смущенно добавила Воскобойникова.

– Я знаю… – важно кивнул писодей и проследовал далее.

Удивительное дело, но ему вдруг стало казаться, будто минувшей ночью он и в самом деле совершил многократный подвиг любви и довел Наталью Павловну до той степени счастливого изнеможения, когда женщине хочется превратиться в прикроватный коврик своего мужчины. Эта версия пока еще существовала в его душе в виде желательной фантазии, но уже стремилась к тому, чтобы стать воспоминанием.

В приемной Андрей Львович, конечно же, столкнулся с Валентиной Никифоровной. Она усмехнулась и состроила гримасу равнодушного презрения к тому, о чем судачит теперь все «Ипокренино». В ответ он, вспомнив «муравьиную тропку», скроил блудливую мину вольно-амурного стрелка, не отвечающего за пронзенные им дамские сердца. Оскорбленная женщина вспыхнула лицом, тряхнула прической и гневно вышла из приемной, обозначая полный разрыв. Лишь легкое подрагивание ягодиц намекало на возможность прощения, которое надо еще заслужить.

Глядя ей вслед и дивясь своей нарастающей аморальности, Кокотов нахально подумал: прежде чем снова идти на взятие Обояровой, хорошо бы во избежание повторного конфуза испытаться на бухгалтерше. Так, для спокойствия. А что? Тестируют же пилотов перед ответственным полетом на специальных тренажерах! В конце концов, Валентина ему не чужая! О, если бы автор «Заблудившихся в алькове» знал, к каким невообразимым жизненным сдвигам приведет эта фривольная мыслишка, блуднувшая в его мозгу, он бы тут же срочно затоптал ее, как окурок, брошенный возле бензоколонки.

Но он этого не сделал! Нет, не сделал…

– Вас ждут! – прошелестела секретарша с тихим восторгом.

Андрей Львович одарил бедняжку взглядом, не исключающим посильного участия в ее скудной женственности, и вошел в кабинет. Пахнуло пряным табачным дымом: это Жарынин развалился в кресле и курил трубку, держа ее в ладони, как любимую птицу. Огуревич, завидя счастливого соперника, напряг щеки, поджал губы и, едва кивнув, отвернулся к полкам с бесконечными томами Эзотерической энциклопедии. Однако Кокотов успел-таки ответить ему сдержанным полупоклоном, исполненным нескрываемого мужского превосходства. У окна скромно стоял Меделянский. Он сильно изменился: постарел, заморщинился и усох, став ниже ростом. По-всему, случилось это с ним недавно: ярко-клетчатый пиджак мешком висел на скукожившемся теле, а щегольской галстук выглядел нелепо на шее, обвисшей, как у мастифа. Обычно печальное превращение в старика влечет за собой неизбежные перемены в одежде, но на это требуются время и смирение.

«М-да, доконал тебя Змеюрик!» – сочувственно подумал писодей.

– А вот и мой соавтор! – воскликнул Жарынин, указав дымящимся влажным мундштуком на вошедшего.

– Кокотов?! – Меделянский усмехнулся какому-то странному, только ему понятному совпадению.

– Ну да, Кокотов, прозаик прустовской школы! А разве я вам не говорил? – удивился игровод.

– Что прустовской – говорили, но фамилию не называли.

– Могли бы догадаться! – хохотнул Дмитрий Антонович. – Разве много у нас прозаиков прустовской школы?

– К сожалению, много, – вздохнул отец Змеюрика. – Ну, здравствуй, Андрей, – и осторожно, точно ожидая отпора, протянул руку.

– Здравствуйте, Гелий Захарович!

– Значит, ты теперь в кино подался?

– Да вот мы… с Дмитрием Антоновичем… пишем сценарий по моему «Гипсовому трубачу».

– Неплохая повестушка, читал, – отечески одобрил Меделянский.

– Он у нас не только сценарии писать успевает! – подмигнул режиссер.

Жарынин был слегка развязен, как человек, чей организм почти трезв, но окончательно алкоголем еще не покинут. Аркадий Петрович от этих слов покраснел и дернул головой, отгоняя ревнивые видения. Писодей же напустил на себя скромную многозначительность, подтверждая самые невероятные подозрения. Впрочем, он с тревогой подумал еще и о том, что ревнивец директор может сгоряча заглянуть в свои торсионные поля, узнать позорную правду и осрамить его на весь Дом ветеранов.

– Ну и что же вы тут еще успеваете? – спросил Меделянский.

– Мы за «Ипокренино» боремся! – потупившись, объяснил автор «Преданных объятий».

– И чего хотите?

– Справедливости…

– Справедливости? Хм. В России справедливость невозможна. Ее даже в Европе нет. Я вот прямо из Брюсселя. Слыхали, как они там все повернули?

– Читали. В «Артефактах недели», – кивнул Жарынин.

– Не любит нас Европа, – согласился Огуревич, с осуждением посмотрев почему-то на Кокотова.

– Европа не любит Россию, как уродливая коротышка – рослую красавицу! – изверг вместе с клубами дыма игровод.

– А если конкретнее? – поинтересовался Меделянский.

– Конкретнее? – насупился режиссер. – Про Ибрагимбыкова вы, надеюсь, слышали?

– В общих чертах… – поджал губы Гелий Захарович.

– Он оказался непростым парнем. Я его недооценил. Сюда приезжал Имоверов со съемочной группой…

– Ого! И сколько же это стоило? – вскинул седые брови создатель Змеюрика.

– Нисколько. Мой однокурсник – заместитель главного редактора. Помог по дружбе. Смонтировали роскошный сюжет про беззащитных стариков и наглого рейдера. Я сказал спич… неплохой, по-моему… – Жарынин сделал продуманную паузу, оставляя другим оценить его ораторский талант.

– Да, Дмитрий Антонович хорошо выступил! – подтвердил Огуревич.

– Особенно про тихую гавань талантов, – добавил Кокотов с сарказмом, тонким, как художественная резьба по рисовому зернышку.

– В общем, после такого сюжета просто бери и сажай, – подытожил игровод.

– Умный ход, – согласился Меделянский.

– Но Ибрагимбыков сработал на опережение. Он заплатил главному редактору, и тот вместо нашего сюжета пустил в эфир «джинсу» про