Поэтому жди меня, Никарагуа. Я тебя узнаю.

Никарагуа, департамент Чинандега, деревня Ла Сальвия

За последние двое суток с 12 по 14 августа я много чего сделала.

Ночевала в старинном отеле, сбежавшем из голливудских фильмов начала прошлого века. Ночевала на каменных плитах центральной площади Антигуа возле католического собора, рядом с гватемальскими бездомными. Обменивала у них свой чемодан на бутылку воды – теперь у меня есть вода, а у восьмимесячного младенца есть кроватка.

Смотрела, как закат малиновым вареньем сползает по плечам вулкана. Через десять часов смотрела, как рассвет раздёргивает тюль тумана всё над тем же вулканом. Заряжала телефон от уличного холодильника с мороженым. С трёх до шести часов утра ругалась на испанском с транспортной компанией и доругалась до скидки. В седьмом часу утра шокировала сотрудника уже не голливудского, а хипстерского отеля желанием снять номер на день и спать в нём прямо сейчас.

В общем, поделала всё, кроме запланированного отъезда в Никарагуа. Водитель просто забыл посмотреть в транспортный лист и увёз мой шаттл без меня.

Так что мой план на сегодняшнее 15 августа – спать днём. А ночью снова пытаться уехать уже на следующем шаттле.

За двадцать четыре часа проехала насквозь через четыре страны, прошла три границы и бессчётное количество панических атак.

Наша девятиместная маршрутка с гордым названием шаттл и прозрачным пакетом вместо фары неслась сквозь дождь и солнце попеременно. Я радовалась возможности иногда класть голову на чужие зачехлённые сёрфы и дремать.

На границе Гондураса авария перекрыла шоссе, пришлось мчать по гондурасским просёлочным дорогам без единого фонаря. Наша единственная фара выхватывала из темноты плёночные домики, привязанные к пальмам. Закат алыми и лимонными лампочками гас в белёсых цветах цитрусовых деревьев.

На границе с Никарагуа допрашивали русских и мексиканцев. В нашей маршрутке я была единственной русской. В соседней – единственный мексиканец. Водители, услышав наши национальности, в ужасе схватились за головы. Нас двоих ненавидели все наши попутчики, измотанные тяжёлой дорогой, гневно перешёптывались между собой на английском, обсуждали наши страны.

Мы с мексиканцем сидели на облезлом поребрике, прижавшись спинами друг к другу. Ждали. Полушёпотом говорили-мечтали о том, что когда-нибудь мир непременно поймёт недопустимость любой дискриминации. За нами пришли и увели в разные стороны. А потом я больше часа уверяла троих офицеров, что не работаю ни на какое издательство, буду снимать в Никарагуа тропических птиц и портреты наших врачей. Не верили. Повторяли вопросы в разных комбинациях.

Меня отпустили даже позже мексиканца, с визой всего на один месяц вместо формально положенных мне трёх месяцев. Водитель раздражённо хлопнул дверью, и маршрутка снова бешено помчала меня в ночь, уже никарагуанскую.

Только на исходе пятого дня пути добралась до никарагуанской клиники. Ни врагу, ни другу, ни себе не пожелаю повторить. Хотя кого я обманываю. Забуду и повторю – это, ну, или другое что-то подобное. Но кое-что точно не забуду из этих пяти дней. Человеков.

Мексиканца Эдуардо на границе, который, прощаясь, пожал мне руку и сказал, что всё будет хорошо.

Администратора переполненного отеля в Леоне, который позволил поспать четыре часа на диване в холле и налить питьевой воды в бутылку.

Женщину на пустынной утренней улице Леона, которая развернулась в обратную сторону, проводила до остановки и запретила платить водителю больше положенных шести кордоб, строжайше запретила.

Мужчину на автостанции, который проводил в закрытый закуток к подпольному меняле денег и подождал, пока выйду в порядке.

Кубинца Орландо, администратора нашей клиники, который, встретив меня у автобуса, спросил – когда я ела в последний раз, и протянул своё яблоко.

Ещё вот это запомню.

То, что прямо сейчас я сижу в красном комбинезончике с чужого плеча и чужого сорок второго размера, который внезапно оказался моим, заменив мой привычный сорок четвёртый-сорок шестой. Сижу, смотрю на первый в моей жизни океан. Ловлю слабые волны рыбного запаха и ещё более слабые дуновения сальвадорского интернета, чтобы передать это всё тем, кого люблю.

В каждой новой стране первые дни тратишь на то, чтобы выучить новые привычки, новые правила именно этого места. Я уже давно усвоила, что в каждом месте не будет так, как в предыдущем. Даже если кажется, что они очень похожи, – точно не будет.

За первые дни в Никарагуа привыкла, что:

– интернет надо ловить на тропинке, между пёсьей какашкой и сухим папайевым листом, присев на корточки и подняв руку на тридцать пять градусов;

– из кровати перед сном нужно вытряхивать комаров, тараканов, скорпионов и во время сна закрываться сеточкой;

– стирать можно только с девяти утра до четырёх дня, иначе насосу не хватит солнечной энергии, и он не сможет качать воду;

– кошке Катушке становится грустно и голодно примерно в пять утра, поэтому она залезает на изгородь, орёт и шуршит хвостом в окно спальни, надо встать и дать ей еды;

– если положить в кофе две чайные ложки порошкового молока, то получается даже почти вкусно, а если положить три, то никуда не годится;

– пока едем последние десять километров до клиники, машина может четыре раза остановиться, чтобы упавшую ветку разрубить мачете и освободить путь;

– камеры нужно на ночь заворачивать в простыни и прятать в пластиковый ящик с крышкой, иначе аккумуляторы окислятся от влажности.

Привыкаю дальше. Уже сейчас понимаю, что до привыкания местных далеко. Пока ехали, рубили ветки и снова ехали, Орландо спросил водителя, дона Диего:

– Когда же сюда дорогу сделают, слышно что про это?

– Слышно. Никогда не сделают. Сюда же никому не надо, только нам.

И, помолчав, добавил:

– Мы привыкли, что про нас никто не знает. Мы тут есть, а никто не знает.

Первый никарагуанский портрет

Фанни. Ей четыре года. Или пять. Она не знает цифры, показывает на пальцах – то загнув один, то всю пятерню. Бабушка, с которой она пришла в клинику, – тоже не знает, показывает так же.

Пока врачи делают бабушке капельницу, мы с Фанни болтаем.

Больше всего на свете она любит бомбу (так она называет «Чупа Чупс»), своё красное платье в цветочек (потому что у неё нет других платьев) и когда волны утаскивают песок из-под ног и щекочут этим песком пальцы.

Ходили на берег, держась за руки, щекотались с океаном.

На обратном пути Фанни рассказала мне