Киселев упрямо набычил голову и встал, глядя в парту.

— Ему боженька не велит! — тотчас оживились все. — В рай не пустят!

— Господи, ну почему ты в моем классе? — вздохнула Матильда. — Все показатели портишь. Шел бы в семинарию, что ли, ходил бы в рясе и долбил целый день лбом об пол…

Все радостно заржали, представив толстого неуклюжего Киселя в рясе.

— И еще, — продолжала Матильда. — Все знают, что летом случилось чрезвычайное происшествие… Встань, Колядко!

Я поднялся, сунув руки в карманы. Класс сочувственно затих.

— Старший брат этого обалдуя, ученик десятого класса нашей школы, разбился на мотоцикле. И я хочу сказать, что это не случайность, это должно было случиться, рано или поздно… Сядь, Колядко, глаза б мои тебя на тебя не смотрели… В то время, как ваши ровесники жертвовали жизнью за идеалы революции, сражались в партизанских отрядах — вспомните хотя бы Валю Котика и Зину Портнову… — Матильду понесло.

— Сука старая, — буркнул я, садясь. — Убью…

Но Дема меня не поддержал. Он вообще не слышал пламенной Матильдиной речи, он развалился за партой, далеко вытянув ноги, поглядывал куда-то вниз и ухмылялся. Я тоже заглянул под парту. Дема положил зеркальце на носок ботинка и теперь засовывал его под переднюю парту, между ног Огурцовой.

— Дай позырить!

— Самому не видно, — пропыхтел Дема. Держать прямую ногу на весу было трудно.

Я оттеснил его и заглянул издалека в зеркальце. Там видны были только белые огурцовские ноги, уходящие в темноту под юбкой. Мы так увлеклись, что не заметили, как сползли под парту по шею.

— Погоди, я ближе гляну, — прошептал я и полез вниз с головой.

— Чего там у вас, мужики? — перегнулся к нам сзади Кисель. — Дайте посмотреть…

— Колядко, Демин, Киселев! — раздался над нами голос Матильды. — Дневники на стол и вон из класса!

— С Первым сентября! — с чувством сказал Дема.

Он вытащил пачку «Беломора» и протянул мне.

— Ого! Откуда?

— У бати стырил. Он вчера бухой был…

Мы закурили на бревнах около кучи угля у школьной котельной.

— Кисель, — спросил я, лениво щурясь на солнце, — а почему, правда, космонавты твоего Бога не видели?

— Я же говорил, его можно узреть только душой.

— Так у них же локаторы.

— Нет, он является только тому, кто истинно уверовал.

— Во брехня! — сказал Дема. — Если я истинно уверую, что у меня мотоцикл есть, — что, мотоцикл ко мне явится?

— Погоди. А ты сам-то его видел? — спросил я.

— Нет, — вздохнул Кисель. — Я грешен…

— Гляди, — вдруг толкнул меня в бок Дема, указывая глазами на Петьку-Черного, который появился из-за угла. — Говорят, он в деревне местную девку шпарил все лето!

— Да ты че? — я недоверчиво посмотрел на Черного. Петька с длинным косым чубом ниже бровей был всего на год старше нас. — Айда, спросим!

Мы догнали Черного.

— Слышь, Петь, — вкрадчиво сказал Дема. — А правду говорят, что ты это…

— Че?

— Ну, это… — Дема показал на пальцах.

— Ну, — подтвердил Черный.

— Петь, расскажи, а?

— Да пошел ты… — Петька повернулся было уходить, но заметил папиросу у Демы в руках. — Чего смолишь?

— «Беломор», — Дема с готовностью вытащил пачку.

— Ну ладно, так и быть… — Черный с показной неохотой, вразвалочку вернулся с нами на бревна. Мы расселись вокруг, благоговейно глядя ему в рот, готовые внимать каждому слову. Дема поднес ему спичку, Черный важно прикурил и начал:

— Ну че, я на танцах ее снял, неделю походили, а потом…

— Нет, ты по порядку! Как снял, как ходил?

— Ну че, танцы кончились, всех девок разобрали, она одна осталась, лошадь страшная. Я говорю: «Ну че, пошли, что ли?» Так и снял. Неделю ходили, потом ночью стоим у ее дома, а она говорит: «Ой, мол, холодно». Это как пароль — значит, можно. Тут пиджак на нее накидываешь и засасываешь…

— А если без пиджака? — спросил я.

— Без пиджака? — растерялся Черный. — А ты не ходи без пиджака! Дурак, с мысли сбил!.. Ну че, и засасываешь…

— А как? — спросил Дема.

— Вот, смотри, ее губы, — показал Черный два сжатых пальца с обгрызенными ногтями, — а вот твои, — он крепко обхватил их сверху пятерней. — Тут главное рот шире открыть и сосать так, чтоб у нее губы синие были.

Мы одновременно разинули рты и застыли так, глядя в небо, втягивая воздух.

— Неудобно же, с открытым ртом, — сказал Дема.

— Так тут тренировка нужна, — самодовольно ухмыльнулся Черный. — Я на помидорах тренировался. Берешь помидор — и высасываешь. Я у деда ящик помидор сожрал, пока научился…

— А дальше?.. — поторопил его Дема с главным. — Ну, там… — указал вниз.

— А там че… — неуверенно сказал Черный. — Там не промахнешься… — Он загасил чинарик и встал. — Дай-ка еще парочку…

— А ты сколько палок зараз мог кинуть? — спросил я.

— Сколько? Ну… пятнадцать-двадцать… — сказал Черный. — Ну, давайте, некогда мне, — и он ушел.

— Как ты думаешь — не брешет? — спросил я, глядя в его худосочную спину.

— Да нет, вроде… — задумчиво ответил Дема.

Мы втроем сидели в сараюшке — мастерской Деминого бати над тазом помидоров. Выпучив глаза и побагровев от натуги, мы пытались высосать хоть один.

— Нет, — тяжело выдохнул Дема. — Твердые, зараза. Может, маринованные попробовать?

— А может, надкусить сперва надо? — Я надкусил помидор, изо всех сил потянул ртом — и чуть не захлебнулся. — А это куда? — хрипло спросил я, откашливаясь и показывая остаток.

— Ешь, куда? Не выкидывать же.

— Посолить бы.

— Ты что, жрать сюда пришел? — заорал Дема.

Мучительно отдуваясь и стараясь не колыхать набитый помидорами живот, я пришел домой. Под вешалкой, уткнувшись носами друг в друга, будто целуясь, стояли черные флотские ботинки сорок четвертого размера и белые Антонинины шпильки. В большой комнате было пусто. Паскудно ухмыляясь, я подкрался к смежной и распахнул дверь.

Леха и Антонина подскочили на диване