лишь в этическом взгляде на жизнь можно найти успокоение от мучительных сомнений в своих личных и чужих правах на жизнь и счастье. Хотя сомнения эти и затрагивают две совершенно различные области, они, как сказано, уничтожаются одним и тем же — этическим взглядом на жизнь, так как первоисточником их служит, в сущности, одно и то же чувство — самолюбие человека: человеку вообще свойственно предъявлять те же требования относительно себя самого, как и относительно других людей. И это имеет, по-моему, большое значение. Если б эстетик не был эгоистом, он бы должен был, в случае особенного счастья или милости к нему судьбы, прийти в отчаяние, так как ему пришлось бы сказать себе: «исключительное счастье, выпавшее на мою долю, не может уже выпасть на долю кого-либо другого, и никто не может также добиться его собственными усилиями». Ему бы вечно пришлось бояться вопросов людей о том, в чем он нашел свое счастье, так как исключительность его счастья должна была б убедить людей в недоступности его для них. Будь поэтому у такого счастливца побольше сочувствия к людям, он бы не успокоился до тех пор, пока не нашел бы иную высшую точку зрения, нежели эстетическая. Найдя же такую, человек перестал бы бояться говорить о своем счастье, так как всегда мог бы заключить свою речь таким выводом, который бы абсолютно примирил с ним всех и каждого, все человечество.

Но остановимся теперь на категории, на которую предъявляет свои исключительные требования эстетик, — на красоте. «Этическое отношение к жизни лишает ее всякой прелести и красоты, — говоришь ты, — радость, счастье, беспечность и красота эстетической жизни заменяются суровой преданностью долгу, благонамеренной добросовестностью, непрерывным и неустанным усердием». Если бы мы вели с тобою личную беседу, я попросил бы тебя дать мне определение прекрасного, которое бы и послужило исходным пунктом моего дальнейшего рассуждения; в данном случае мне, однако, приходится взять это на себя, и я воспользуюсь твоим обычным определением. Вот оно: «Прекрасное есть нечто самодовлеющее, существующее само по себе и для себя». В пример ты приводишь молодую, прекрасную, веселую, беспечную и счастливую девушку и говоришь: «В ней все гармония, все красота, она представляет собою совершеннейшее творение на земле, и глупо спрашивать, для чего она существует, — она существует сама по себе и для себя, ее цель в ней самой, в ее красоте». Не стану дразнить тебя возражениями или вопросами вроде того, что действительно ли полезно для молодой девушки существовать самой по себе и для себя, или не польстил ли ты тут самому себе, лаская себя уверенностью, что в случае, если бы тебе удалось развить свой взгляд на божественность существа такой девушки перед ней самой, она в конце концов впала бы в ошибку и поверила, что существует исключительно для того, чтобы слушать твои инсинуации? Прекрасна и самодовлеюща, по-твоему, и природа, и ты ополчаешься против каждого, кто стремится определить ее цель иначе. Не стану и здесь огорчать тебя замечанием, что природа как раз и существует не для себя самой, а для других. Говоря затем о поэзии и об искусстве вообще, ты восклицаешь вместе с поэтом: «Procul, о procul este profani»[105], разумея под профанами всех, кто унижает поэзию и искусство, ставя их цель вне их самих. Что касается поэзии и искусства, я напомню тебе ранее высказанный мною взгляд: не в них может человек найти полное примирение с жизнью. Кроме того, хватаясь за поэзию и искусство, ты теряешь из виду действительность, а о ней-то собственно мы и ведем нашу речь. Возвращаясь же к этой действительности, ты, конечно, видишь и сам, что, применяя к жизни строгие требования искусства во всей их полноте, вряд ли много найдешь в жизни прекрасного, а поэтому и придаешь прекрасному иное значение. Красота, о которой ты говоришь, есть красота индивидуальная. Ты рассматриваешь каждого отдельного человека как малый момент целого, рассматриваешь согласно его индивидуальным свойствам и качествам, благодаря чему все, даже самое случайное и ничтожное в жизни, получает в твоих глазах особое значение, а сама жизнь — отпечаток красоты. Итак, ты смотришь на отдельного человека как на момент. Но прекрасное, по твоим же собственным словам, существует само по себе и для себя, имеет свою цель в самом себе, а раз человек является только моментом, он уже имеет свою цель не в самом себе, а вне себя. Выходит, что если целое и является прекрасным, то нельзя сказать того же об отдельных частях его. Возьмем теперь твою собственную жизнь. Разве цель ее в ней самой? Я не берусь решать здесь вопрос, вправе ли вообще человек вести такую исключительно созерцательную жизнь, но положим, что так ты существуешь только для того, чтобы созерцать все остальное; что же из этого следует? — То, что цель твоей жизни все-таки не в тебе самом, а вне тебя. Только в том случае, если отдельный человек, являясь моментом, олицетворяет в себе в то же время и целое, только в этом случае ты можешь рассматривать его жизнь с точки зрения красоты; раз же ты рассматриваешь ее так, то уже смотришь на человека с этической точки зрения, т. е. рассматриваешь его жизнь как проявление свободной воли. Напротив, какими бы особенными индивидуальными свойствами ни обладал отдельный человек, если смотреть на эти свойства с точки зрения необходимости, человек этот является только моментом, и жизнь его лишена красоты. Твое определение прекрасного, сводящееся к тому, что прекрасное имеет свою цель в самом себе, и приводимые тобою примеры такого самодовлеющего прекрасного: молодая девушка, природа, творения искусства, — все это, по-моему, одни иллюзии. Везде, где только речь идет о цели, должно подразумеваться и движение, — представляя себе цель, я в то же время представляю себе и движение; даже если я представляю себе человека у цели, я все-таки представляю себе движение, так как не забываю, что цели можно достигнуть лишь посредством движения. Тому же, что ты называешь прекрасным, очевидно недостает движения: прекрасное в природе прекрасно раз навсегда; то же приходится сказать и относительно творений искусства: когда я рассматриваю их и проникаю моей мыслью их мысль, движение происходит в сущности во мне самом, а не в них. Поэтому ты можешь, пожалуй, быть правым, доказывая, что прекрасное имеет свою цель в самом себе, но вся беда в том, что ты применяешь это положение не так, как следует, вследствие чего оно и приобретает отрицательное значение, сводящееся к тому, что «прекрасное не