иммигрантами, заслонившись от всех своими фанабериями и высокомерием. Люди порой подсмеивались над ней, над ее старомодными взглядами, старомодно обставленным домом. Ей было дано почти все. Она была богата. Имела большой дом. Состояла прихожанкой конгрегационалистской церкви и принадлежала к старейшей семье в Городе. Не дотягивала она только по одному пункту — жила «не по ту сторону» железнодорожного полотна. Но у нее была собственная мерка, и старее и новее, чем грубый мир, раскинувшийся на холмах вокруг, — мерка, неизменная во все времена. Она никогда никого не спрашивала, богат он или беден, живет там, где надо, или нет, конгрегационалист он или католик. Ей нужно было лишь, чтобы человек был умен, оригинален или занятен. Она была богата. Точные размеры ее богатства волновали весь Город, но все, включая ее собственного адвоката, так и оставались в неведении, пока она не умерла, не оставив почти ни гроша. Заводы грохотали, копоть постепенно убивала ее деревья и душила цветники, чужестранцы пялили на нее глаза, когда она выезжала из затейливых чугунных ворот, но она не сдавала своих позиций и держалась неприступно и гордо, как всегда, — дочь Полковника, который так хорошо знал цивилизацию, что она навязла у него на зубах. Я думаю, что, живи она в гнезде водяной крысы посередине болота, она и тут умудрилась бы доминировать.
Когда старый Джеми приехал в Округ, конгрегационалистская церковь было только что выстроена, но к тому времени, как родился Джонни, выглядела она чуть ли не памятником старины. Кирпич выветрился, стены были наполовину скрыты плющом и другими ползучими растениями, а деревья, длинными ветвями касавшиеся высоких готических окон, достигли поистине гигантских размеров. Дети — даже те, которые во время проповеди изнывали от скуки, — очень любили ее; наверное, и Джонни посещение церкви доставляло большое удовольствие, потому что с возрастом он все чаще и чаще возвращался к ней мыслями и с тоской вспоминал простую, милую жизнь, центром которой была она. Вспоминая церковь, он почти всегда видел ее ярким июньским днем, на широких каменных ступенях кучки прихожан, задержавшихся посплетничать немного, перед тем как разойтись по домам, где их ждали воскресные газеты и ростбиф.
Одно из первых воспоминаний Джонни о церкви было связано с приготовительным классом, где в возрасте пяти лет он впервые оскорбил действием себе подобного. Приготовительный класс воскресной школы помещался в большой квадратной комнате, посередине которой стояли составленные в кружок детские стулики; разделяя их, один напротив другого, возвышались два трона — на одном восседала миссис Мак, которая вот уже сорок лет учила младших детишек. На другом — ее адъютантша, миловидная увядшая старая дева, мисс Холлоуэл. За хорошее поведение можно было удостоиться чести посидеть раз в месяц рядом с одной из них. Сидеть по правую руку миссис Мак было равносильно тому, чтобы сидеть одесную господа бога. Одна стена была прорезана огромными готическими окнами, вдоль трех других были развешаны огромные ослепительно яркие олеографии с изображением сцен из Ветхого завета. Среди них Джонни запомнил «Лестницу Иакова» и «Прибытие царицы Савской», где царица, приехавшая к царю Соломону, восседала в паланкине, который несли на плечах шестеро дюжих молодцов, в облике которых не было ничего ни африканского, ни иудейского, походили они больше всего на молодых немцев-туристов; еще висел там «Приход в землю обетованную», где на первом плане был изображен Иисус Навин, держащий в руке гроздь винограда — каждая виноградина величиной с яблоко.
Со своего трона миссис Мак рассказывала библейские предания; с трона напротив мисс Холлоуэл руководила писклявым хором, распевая звучным голосом «Иисус возлюбил меня» и другие детские псалмы, а с внешней стороны круга маячили еще две-три молодые женщины, сильно напоминающие дрессировщиц, в чьи обязанности входило усмирять ссорящихся, утешать ревущих и водить время от времени детей в уборную, которая была тут же рядом. Одна из этих помощниц играла на рояле, и под конец урока, когда она мощными руками брала аккорд, дети вставали и дважды обходили строем комнату под звуки «Вперед, Христово воинство!».
Нападение свое Джонни совершил во время пения «Иисус возлюбил меня». Жертвой оказался рыжий мальчик по имени Беннет — мальчик скверный, большой задира, с готовностью обижавший тех, кто послабее, и ненависть к нему копилась у Джонни из недели в неделю и подавлялась только ради счастья посидеть одесную миссис Мак. Волей судьбы в это воскресное утро Джонни и маленький Беннет оказались на соседних стуликах. Внимая библейским преданиям, Джонни то строил коварные планы, то тщетно пытался подавить в себе кровожадный инстинкт, и вот во время пения псалмов его осенило вдохновение: у него была с собой горстка пенни, предназначавшихся для спасения душ нехристей в Китае, и вязаные перчатки. Затолкнув монеты в палец одной из перчаток, он получил смертоносное оружие. Все произошло молниеносно. Пока Беннет с благочестивым видом распевал во все горло «Иисус возлюбил меня», Джонни успел нанести ему два или три быстрых удара, но тут пение перешло в рев, после чего Джонни был выхвачен из круга одной из дрессировщиц и заточен в уборной. В комнате начался настоящий бедлам: младшие дети, испуганные воплями Беннета, один за другим начали отчаянно реветь, и, чтобы заглушить поднявшийся гвалт, аккомпаниаторша все громче и громче колотила по клавишам. Это, однако, не помогло. Шум проник в другие комнаты, и в приготовительный класс начали стягиваться дети постарше, старики и старухи, отцы и матери, так что скоро он оказался забит до отказа, и теперь уже ничего нельзя было понять: родители утешали плачущих чад, дяди и тети спешно выволакивали своих племянников и племянниц, а старые дамы галдели, никого не слушая. Всеми забытый Джонни сидел надувшись в своей темнице — уборной. Такого грандиозного скандала воскресная школа еще не знала, и никогда уже больше Джонни не сподобился сидеть по правую руку миссис Мак, но зато в тот день он прославился на весь Город.
Большую часть развлечений Городу поставляла церковь. Помимо фестивалей, миссионерских чашек чая и ужинов Дамского благотворительного общества, большое празднество устраивалось всегда в сочельник; на нем присутствовали все прихожане и воскресная школа в полном составе, и всем детям раздавались чулки из марли, набитые ядовито-яркими леденцами. Показывались живые картины, а иногда и какой-нибудь рождественский спектакль, и дети в туго накрахмаленных платьицах и бархатных костюмчиках декламировали «Алжирского солдата» или пели «Добрый король Венцеслав» голосами, дрожащими от страха или наглыми от самоуверенности, переполнявшей «задавашек».
Иногда церковь бралась даже за театральные представления ради погашения долга, висевшего над ней, или в пользу страждущих нехристей в
