– Не могу ответить на твой вопрос, Иван, потому как сам не знаю. Что-то я совсем отбился от берега. Я уже одному моему помощнику, только не русому, а черному, как грач, обещал, что больше никуда не тронусь с места, и не сдержал своего слова. Вон меня куда занесло.

– Места у нас здесь хорошие – степь. Можно хоть коней, хоть овец разводить, – говорит ему будущий зять.

– А жить мы где будем? Вернется прежний хозяин, и надо будет ему этот дом отдать. Конечно, подремонтировать его придется к тому времени. А нам так или иначе нужно уезжать.

– Зачем же уезжать? У нас дом большой, будем все вместе жить.

– Это с кем же вы собираетесь жить? – вдруг с порога раздается голос. Маша в полушубке, раскрасневшаяся от мороза, стоит на пороге настежь распахнутой двери. В проем двери видны запряженные парой лошадей сани. – Еду в Красный Кут роды принимать. Мать передала вам по жареному цыпленку. Ешьте, пока не отощали совсем.

Она отдает Ивану сумочку с едой.

– Тебе, Маша, уже пора перестать ездить, – говорит Иван. – Проси себе в районе подмену и уходи в отпуск.

– Боишься, рожу прямо на дороге и принесу тебе в подоле? – Мария смеется. – А что, может и так случиться. Я же цыганка чистокровная.

Впервые весело смеется и Будулай:

– Да вдруг сразу двойню. Мальчика и девочку.

Теперь смеются все втроем. На прощание Маша говорит:

– На одной коленке будешь, дедушка, маленького Будулайчика качать, а на другой Галочку.

Еще через минуту дробный цокот копыт раздается у кузницы и удаляется вместе с шелестом полозьев по снегу. Провожающий с порога кузницы Марию ее будущий муж возвращается к наковальне и видит, что Будулай, отвернувшись в угол кузницы, судорожно вздрагивает спиной.

– Надо нам выйти на воздух. Этот уголь совсем никуда – отравиться можно.

Будулай, не поворачиваясь к нему, кашляет и сквозь кашель с перерывом отвечает:

– Да нет, это я сам виноват. Когда-то наглотался другого дыма, еще на войне. До сих пор выходит.

Когда он поворачивается к будущему зятю лицом, тот видит, что оно совсем бледное и глаза как-то странно блестят…

* * *

Клавдия Пухлякова снимает с вешалки полушубок. Закутывается в теплый платок, надевает на плечо двустволку и зовет старую собаку, которая дремлет на подстилке в углу:

– Айда, Дозор.

Но Ваня решительно заступает ей путь:

– Я тебя больше не пущу. Не могли никого другого найти на острове сторожевать.

– Меня, Ваня, никто не заставлял.

– За это он, конечно, каждый месяц тебе по почте благодарность шлет, – говорит Ваня иронично.

– У каждого своя жизнь, Ваня. Давай больше об этом не говорить.

– А ты в гости меня возьмешь? – спрашивает Ваня уже примирительно.

– В гости возьму.

Обледеневший лес на острове сверкает под лучами солнца, которое уже высунулось из-за больших деревьев. Клавдия с Ваней по льду переходят через рукав Дона на остров. Серая собака отстает от них, но идет по следу, иногда останавливаясь, торчмя поставив уши и взлаивая.

Клавдия говорит сыну:

– Я своим хуторским браконьерам поразбивала из ружья фары, и они забыли сюда дорогу.

– А не местные наведываются?

– Их еще Будулай отучил от этого дела.

Дорога, протоптанная в снегу, приводит к блиндажу. Ваня входит туда за матерью, осматривается и с удовлетворением говорит:

– У тебя здесь все побелено и прибрано.

Но Клавдия возражает:

– Я ничего не меняла. Как было, так и осталось.

– Нет, мама, этих портретов тут раньше не было. Я помню. Я хорошо помню.

– Знаешь, с ними как-то веселей, – виновато говорит Клавдия. – Конечно, я с Дозором разговариваю, когда обхожу остров, но больше ни одной души.

Ваня медленно переводит взгляд с одного портрета на другой.

– У тебя тогда в кукурузе кто раньше появился? Нюра или я?

– Нюра первая родилась, – говорит Клавдия, помедлив, но не пряча глаз от взгляда сына.

– И никого с тобой не было, да?

– Одна старуха Лущилиха. Но она давно умерла.

Ваня внимательно разглядывает портреты на стенах блиндажа.

– Какого это было числа? – спрашивает он неожиданно.

– У тебя в метрике все записано.

– И неужели там оказались только вы двое?

– Я уже потом узнала, что немецкий танк наехал на цыганскую кибитку и всех, кто там был, раздавил.

– А кто тогда на кукурузном поле сторожевал?

– Дедушка Муравель. Он теперь уже совсем старый. Заговариваться стал. Да и пора уже. На двух войнах побывал и вина не одну бочку выпил.

– Он все там же, под кручей живет?

– С бабушкой Махорой вдвоем. Это уже у него четвертая жена. Всех остальных схоронил. Несмотря на то что с протезом, выносливый оказался старик.

Вдруг Дозор взлаивает, выскакивая из блиндажа. Ваня хватает ружье и выходит за ним следом. Клавдия вдогонку кричит:

– Не стреляй, Ваня!

Она в тревоге выскакивает из блиндажа.

– Ты, мама, все еще думаешь, что я совсем глупый у тебя, – говорит он сердито. – А я там ротой командовал. И зря не стрелял. Разве можно зря стрелять?

Клавдия вдруг говорит:

– Расскажи, Ваня, как ты в плен попал и что там сделали с тобой. Откуда у тебя такие шрамы на спине? Я видела, когда ты во дворе умывался. В другой раз в доме умывайся – нельзя раздетому на морозе стоять.

– Не бойся, мама, после афганской жары никакие морозы меня уже не возьмут. Твой сын совсем уже вырос, даже постареть успел и больше не собирается воевать.

– Но я все равно боюсь, Ваня. Уже совсем близко воюют. У нас казаки стали с ружьями ходить. Женщине вечером из дому опасно выйти одной.

– Ну вот, а ты собираешься до конца жизни с этой старой двустволкой остров сторожить. Не пущу я тебя больше, мама, сюда. Съезжу в станицу в правление и попрошу, чтобы назначили комендантом острова меня. Сам буду столетние дубы охранять.

– Ни тебе, Ваня, ни кому-нибудь другому я этот остров не отдам, – твердо говорит Клавдия.

– Хорошо, мама, можешь не отдавать, – неожиданно соглашается Ваня. – А у тебя в сумке есть что-нибудь для меня? Давай вместе позавтракаем. Вдвоем. Нет, вчетвером. У тебя здесь и чисто, и тепло, как дома. А когда я его здесь нашел, холодно было. Он так и не узнал меня. Как будто в первый раз увидел. Ты не знаешь, мама, где ему могли так память отшибить?

– Не знаю. Сам он об этом никогда не говорил, а спросить я не решилась. Ешь, Ваня. – Из большой сумки она выкладывает на дощатый столик