– Сси, сеньора, сси, кабальеро, – поклонился тот.

– Авек де пянь…[294] – прибавила Глафира Семеновна. – Как по-испански хлеб-то? Ведь зубрил. Говори, – обратилась она к мужу.

– Пан блянко – белый хлеб.

– А! Пан блянко! Сси, кабальеро, сси, – воскликнул трактирщик.

– Потом яиц… простых яиц… Это лучше даже, чем яичницу заказывать. Чище… – продолжала супруга. – Как яйцо по-испански?

– А вот сейчас можно справиться.

И Николай Иванович вытащил из кармана словарик в красном переплете.

– Где же теперь справляться! Яиц, яиц… Эф… ейр… – говорила Глафира Семеновна, произнося русские, французские и немецкие слова.

Трактирщик недоумевал и смотрел на супругов вопросительными глазами. За соседним столом сидела парочка – молодой мужчина с бакенбардами колбаской и молодая дамочка в тюлевой вуалетке на голове. Парочка звонко засмеялась.

– Черти! – строго взглянула на них Глафира Семеновна. – Смеются на нас. А ведь приедут к нам, так так же разговаривать будут.

Но тут сама судьба дала ей возможность объясниться с трактирщиком. На песке валялась скорлупа от выеденного яйца. Глафира Семеновна бросилась к яичной скорлупе, показала ее трактирщику и сказала:

– Вуаля!

– А! Сси, сси, сеньора… Чуево!..[295] – радостно вскричал трактирщик.

– Восемь штук, – прибавил ему от себя Николай Иванович. – Очо…

И он показал трактирщику растопыренную руку, а потом три пальца.

А за соседним столом после объяснения при помощи яичной скорлупы так и покатывались со смеха. В особенности отличалась дамочка в вуальке. Она держалась даже за грудь, хохоча звонкими раскатами.

– Больше ничего… – развела руками Глафира Семеновна перед трактирщиком и прибавила, стрельнув глазами в сторону хохочущей дамочки: – Вот дурища-то полосатая смеется! Лопни, лопни, матушка, от смеха или еще хуже что-нибудь сделай.

Трактирщик подошел к соседнему столу и, очевидно, стал уговаривать дамочку в вуалетке прекратить смех, довольно строго говоря что-то по-испански, но молодой человек показал ему кулак. Началась перебранка, после которой трактирщик подошел снова к столу супругов и снова стал спрашивать их о чем-то, причем два раза упомянул слово «вино».

– Понял! – радостно воскликнул Николай Иванович и даже торжествующе поднял руку кверху. – Про вино спрашивает. Херес, херес, сеньор кабальеро. И яблоки пур мадам. Мансана, мансана… И виноград также… Ува… Ува и мансана пур сеньора…

– Херес… Ува и мансана… – повторил трактирщик, поклонился и побежал исполнять потребованное, переваливаясь, как утка, на жирных ногах.

Николай Иванович по уходе трактирщика тотчас же похвастался жене:

– Видишь, все-таки я кое-что знаю по-испански. Вот яблоки и виноград сумел заказать для тебя. И меня сейчас поняли.

За соседним столом дамочка в вуалетке уж кончила свой громкий смех и теперь только фыркала и отирала слезы носовым платком.

Супруги сидели и осматривали дворик. Дворик был маленький, в четырех каменных стенах, на одной из коих была написана масляной краской декорация, изображающая площадку сада, мчащегося оленя и двух охотников в староиспанских костюмах, стреляющих в него из ружей. Малеванье было, впрочем, далеко не художественное. Посредине дворика была клумбочка с цветами, и из нее брызгал маленький фонтан жиденькой струей.

Но тут супруги увидали, что ими уже заинтересовался весь ресторан; из него то и дело выходили на двор посетители, прохаживались мимо их столика и с любопытством их осматривали. Некоторые останавливались у противоположной стены, разговаривали и прямо кивали на супругов. Вышел на двор даже тощий монах, тот самый, который выбежал на улицу, когда они подъехали к ресторану. На этот раз он был уже без вилки и в шляпе, но надел на нос пенсне. Он прямо остановился перед столом супругов, расставил ноги, упер руки в бока и рассматривал супругов. По его красному носу и нетвердой походке, когда он вышел на двор, можно было заключить, что он был пьян.

Вдруг забренчала гитара и показался старик с седой бородой, в линючем плисовом пиджаке, когда-то коричневого цвета, и в шляпе с широчайшими полями. Он шел и перебирал струны гитары. Сзади его следовала девочка-подросток – худенькая, в коротеньком темно-синем платьице, забрызганных грязью черных чулках и изрядно стоптанных полусапожках. Черные волосы ее были подстрижены и зачесаны назад круглой гребенкой. Личико ее напоминало совсем кошачью мордочку. На плечиках был накинут шерстяной набивной платок с большими пестрыми узорами по черному фону. Девочка опускала руку в карман платья, вынимала оттуда что-то, подносила ко рту и ела.

Гитарист и девочка остановились перед столом супругов и поклонились им.

LXVII

Раздались тихие звуки гитары. Старик, пощипывая струны, играл старинную качучу. Девочка перестала жевать, сбросила с плеч платок прямо на песок, полезла в карман юбки, достала оттуда кастаньеты и, постукивая ими в такт гитары, принялась плясать. Прыгала она, надо сказать, не особенно грациозно. Движения ее были резки. Главным образом не выходило у ней горделивое закидывание назад головы, в чем мешал ей чересчур худенький стан и полное отсутствие развития груди, но зрителям, вышедшим из ресторана на двор, ее танцы нравились. Не прошло и двух-трех минут, как они один за другим начали бить в ладоши в такт гитары и кастаньет. Нравились ее танцы и супругам Ивановым, и Глафира Семеновна даже шепнула мужу:

– Вот тебе… На ловца и зверь бежит. Искал испанских танцев, гитары и кастаньет, а они тут как тут. Сами явились.

– Да… но это все не то… – отвечал супруг.

– Отчего не то?

– Да так… Все-таки это не настоящее… Вот кабы эта девочка была годков на десять постарше…

– Ах ты дрянь эдакая! – вспыхнула Глафира Семеновна. – Да что ж ты танцовщицу-то себе в любовницы прочишь, что ли! – И она даже гневно ударила рукой по столу.

– Тише, тише, пожалуйста. На нас уж и так со всех сторон смотрят и смеются, – остановил ее Николай Иванович. – А уж понятное дело, что эти танцы далеко не то, что взрослой женщины. Огонь не тот.

– Да зачем тебе огонь? Танцует девочка, все, что нужно, проделывает – с тебя и довольно. Огонь… Огня захотел. Я знаю, зачем тебе огонь! Вон какие ты глаза делаешь.

– Пожалуйста, уймись, Глашенька… Ну я так сказал… Ну я пошутил насчет огня. Ошибся.

– Ага! Теперь: «ошибся»! Но я знаю тебя, волокиту! Конечно, я мешаю тебе своим присутствием, но если бы ты был без меня…

– Да полно, Глафира Семеновна… К чему эта ревность?

Супруга умолкла и следила за танцем. Девочка уж стояла на одном колене и поводила худеньким станом, щелкая кастаньетами над своей головой. Когда она опять поднялась на ноги, перед ней запрыгал и старик, продолжая бряцать на гитаре. Он подавался корпусом то в одну сторону,