«Ну, — говорили мы, — когда мы выйдем замуж, наши мужья будут делать то, что им захочется». Так оно и случилось.

Эта философия «куда ты, туда и я, где ты, там и я, что ты, то и я, и лучшего мне не надо» превосходно подошла для матери, следовавшей за отцом, горным инженером, по всем Соединенным Штатам и проведшей увлекательную жизнь; но не для меня, хотя я делала все, как она меня учила, и позволила Бобу выбрать дело по душе и по сердцу и занялась этим делом с ним вместе, а в результате очутилась на побережье Тихого океана, в одном из диких уголков Соединенных Штатов, с бочонком спиртного, очень грязными индейцами и сотнями и сотнями совсем не увлекательных цыплят.

Что-то тут вышло не так. Или мать нечто упустила, или чего-то недостало во мне, но так или иначе Боб был счастлив, а я нет. Я не могла научиться любить и понимать ни цыплят, ни индейцев, и вместо того, чтобы наслаждаться жизнью в этой безбрежной глуши, я постоянно думала о своем ничтожестве в сравнении с двумя с половиной миллионами акров гор и лесов. Может быть, маме с ее инстинктом первопроходца понравилось бы здесь. Может быть.

Откуда у матери этот пионерский дух и как она его приобрела, не знаю, ибо тщательное исследование фамильных летописей не обнаружило ни Дэниеля Бууна, ни фургонов, влекущих на Запад храбрых женщин, сражающихся с индейцами своими чепчиками. По правде говоря, наше семейное древо казалось уж очень вялым, чему, безусловно, способствовала довольно долгая жизнь его членов — лет до 87, а то и до 93.

Предки со стороны матери были голландцы по фамилии Тен Эйк, они поселились в Нью-Йорке в 1613 году. Отец был из рода Кэмпбеллов, прибывших в Виргинию из Шотландии. Кэмпбеллы все были славными, хорошо воспитанными людьми, отнюдь не храбрецами, и, уж конечно, никто из них не искал приключений, никто, кроме «Бамы», матери моего отца, носившей корсет кувырком и туфли не на ту ногу и вышедшей замуж за желтоглазого игрока. Этот игрок, Джеймс Бард из Бардстоуна, штат Кентукки, забрал жену на Запад, спустил в игре свои деньги, деньги жены и даже частично деньги фирмы, после чего тактично исчез и с тех пор почитался всеми за умершего.

Мы никогда не видели этого дедушку, однако он, догадываясь о том или нет, повлиял на наши жизни, потому что Бама твердо верила в наследственность, особенно в плохую, и пока мы были детьми, следила за нами, как ястреб, чтобы узнать, не проглянет ли в ком-то из нас «фамильный порок».

Она так преуспела, напоминая об этом отцу, что он не разрешал нам, детям, хотя бы самые невинные карточные игры, и, хотя мать в конце концов заставила его научиться играть в кабалу, он умер, ни разу не сев за бридж; этому подвигу я немало завидую.

Монотонность в семье матери ничем не была оживлена до тех пор, пока она сама не вышла замуж за Дарзи Барда, репетитора ее брата и человека с Запада, хотя и учившегося в Гарварде. Это был настоящий шок, ибо в семье моей матери считалось, что цивилизация кончается пределами штата Нью-Йорк и что люди с Запада в массе своей вульгарны, громко произносят звук «р», а считают себя не хуже других. Мать моей матери, которую нас позже выучили называть «Бабусенька», падала в обморок, устраивала сцены, разражалась слезами, но все безуспешно. Мать, уповая на бога и не оглядываясь, устремилась к новой жизни в Бьютт, штат Монтана.

Бьютт начала девятисотых годов. Время медных королей, когда все, кому не лень, гребли миллионы, когда тридцать пять тысяч шахтеров работали под землей, а каждая вторая дверь в городе вела в салун. Поденщицы-ирландки становились женами миллионеров и выписывали из Франции декораторов для отделки интерьера собственных особняков.

Трава импортировалась по былинке, и о ней заботились, словно об орхидеях, заставляя ее расти в насыщенном серой воздухе. Восточные вазы, служившие признаком благоденствия и величия, расставляли на полу или складывали грудой на чердаке. Южные палаццо, французские шато, валлийские каменные и английские деревянные дома, швейцарские шале и американские бунгало строились, чтобы дать приют богатому ирландцу.

Все были добры, грубовато-простодушны, веселы, щедро и неустанно развлекались. В честь приезда матери в Бьютт был дан бал в клубе «Серебряная радуга», и мать поразилась, увидев городских дам в парижских платьях, но с подмалеванными на манер проституток лицами. Мать воспитывалась в убеждении, что коль уж тебе не повезло и ты уродилась с зеленоватым цветом лица, то, будучи леди, ни секунду не подумаешь о румянах, а спокойно примешь все как должное и будешь делать добро бедным. Мать так воспитали, но сама она не одобряла эту чепуху. К счастью, она обладала естественным румянцем, поэтому ей самой не надо было подвергаться искушению, но она была безусловно довольна, увидев взбунтовавшихся леди из Бьютта, а там оказалось много леди в самом строгом смысле этого слова, леди с Востока — от Бостона до Атланты, исправлявших природу всеми доступными средствами. Мать полюбила Запад и людей Запада.

Моя сестра Мэри родилась в Бьютте, у нее были рыжие волосы, и, чтоб ублажить семью матери, ей дали второе имя Тен Эйк.

Когда Мэри не исполнилось и года, моего отца послали в Неваду обследовать золотые россыпи. Мать радостно последовала за ним, и жила в хижине, и ездила на лошади, посадив ребенка впереди себя. Оба, и мать и отец, были счастливы.

Я родилась в Боулдере, штат Колорадо. Бама жила тогда с нами; и той самой ночью, когда начались схватки, мать позвала Баму (отец был в отъезде по делам) и попросила вызвать доктора и акушерку. Но Бама, движимая тем же внутренним азартом, что заставлял ее носить корсет кувырком, кинулась на улицу и заколотила в дверь к ветеринару, а лишь он появился на пороге, притащила его, разгневанного, в одном нижнем белье, к постели матери. Мать очень спокойно отослала беднягу домой, но благодаря этому затянувшемуся недоразумению я родилась раньше, чем сумел прийти доктор, и Баме пришлось собственноручно перерезать и перевязывать пуповину. Идея сама по себе отчаянная — Бама, типичная южанка, была «тонкого воспитания», и ее знание основ анатомии прошло бы в игольное ушко. Она считала, что пуповину следует завязать узлом, и поэтому принялась пропускать меня через петлю пуповины,