— Каждый раз на этом месте я сверяю часы. У танкистов насчет точности, наверное, очень строго.

— Как нигде, — ответил Хасан. — Но и раньше на мою неточность не жаловались.

— Это хорошо. Наверное, хорошо...

— А я, хоть и тороплюсь на работу, увидев тебя, говорю себе: «Не спеши, Дадашев».

— А я бы посоветовала все же немного и поспешить, — лукаво заметила Зухра и, взмахнув сумочкой, помчалась, не оборачиваясь, к автобусной остановке.

— Да, пожалуй, — пробормотал Хасан, глядя ей вслед. — Не поспешишь — можешь и опоздать.

Чего только не вмещал его день с раннего утра и до позднего вечера: радости, огорчения, часы особо напряженной работы... Но одна радость была постоянной, ее он подсознательно ощущал каждый час и каждую минуту. Утро начиналось с того, что он встречал у стадиона Зухру... Он ловил себя на том, что еще издалека начинал искать ее взглядом. Он уже привык к этим встречам, как к чему-то необходимому и неизбежному, как само утро.

— Салам, Зухра!

— Привет, Дадашев!

— Как наше самочувствие?

— Отличное! Какое может быть еще!

Она удалялась, не оглядываясь, как та мальчишеская любовь, давняя и невозвратимая... Но почему обязательно невозвратимая?! Хасан теперь часто вспоминал выпускной вечер и опять качал головой.

* * *

— Привет, Хасан!

— Привет!

— Что такой грустный, словно горец, у которого последний ишак свалился в пропасть?

— Слишком длинное сравнение, Заур.

— Так в чем же дело?

— Грустно, потому что невесело.

— Все ясно! — безапелляционно решил Заур.

— Что ясно? Объяснил бы и мне.

— Влюбился, парень. Прими мое сочувствие. И пожелание удачи.

* * *

В один из дней она не явилась. Хасан стоял и ждал, время от времени поглядывая на часы. Но ее не было видно ни вблизи, ни вдали. Он вздохнул и заторопился на станцию.

День как день. Но он, этот день, был все же ущербный. Потому что не встретил ее. Он смотрел на быстро меняющуюся панораму за ветровым стеклом и перебирал возможные причины. «Может, приболела. Бывает же. Могла пойти на работу пораньше. Поручение какое общественное. Стенгазета, например. Или я опоздал... Ведь намекала же. Спешить, говорила, надо».

Ни в обеденный перерыв, ни во время пятиминутки в диспетчерской, ни в минуту передышки под экскаватором Хасан не мог уйти от тревожных чувств, которые преследовали его настойчиво и постоянно.

День тянулся мучительно долго. Дольше обычного скользил по канату вагончик и медленно, очень медленно поднимался город навстречу.

Не поужинав и не переодевшись, Хасан помчался в другой конец города, в женское общежитие.

— А кем вы Зухре доводитесь? — жестяным голосом спросила дежурная.

— Я ей... это, мы односельчане, — проговорил Хасан в сильном волнении.

— Ой умора! Держите меня! — вдруг развеселилась дежурная и обернулась к подруге, которая сидела поодаль на диване и вязала шапочку. — Господи, каких только басен не слыхала, но это... «Односельчане». А точнее, молодой человек? — сурово спросила она.

— Ну, ее возлюбленный. Теперь ясно?! — возмутился Хасан.

У дежурной округлились глаза, как у той кассирши, на которую направили револьвер. И у подруги выпали из рук спицы, а лицо в недоумении вытянулось.

— Как ее зовут, говорите? — шепотом спросила дежурная.

— Зухра. Я уже говорил — Зухра. А что вы на меня смотрите, как на тигра, выпущенного из клетки?

— Да это та, что вчера... — негромко подсказала подруга.

— Ах, вот вы о ком, товарищ возлюбленный. Она лежит в больнице. Ну, не бледнейте! Не в роддоме, в хирургии. Вчера она оступилась на лестнице и упала. Маленькое сотрясение. Врачи сказали, ничего опасного. Но полежать немного придется. Э‑эй, я же говорю, ничего страшного! Не бегите сломя голову!

Но Хасан уже был на улице.

— Чудной какой-то, — сказала дежурная.

— Наверное, любит. Видишь, помчался стрелой. А это бывает — возлюбленный, он любит безу-у-умно!

— Говорят, бывает, — неуверенно подтвердила дежурная. — Но этого типа я вижу впервые. Может, врет он все? Зухру я хорошо знаю. Нет у нее никого, а этот точно соврал. Чтобы это... заинтриговать.

— А зачем?

— Откуда я знаю? Когда человек влюбляется, он становится не совсем нормальным. Вот и городит в это время всякую чушь.

— Наверное, так, — вздохнула подружка дежурной, — но заметь, слово-то какое нежное — возлюбленный.

— Дура ты нежная...

* * *

В больнице Хасану дали белый халат и попросили долго не задерживаться. Пять минут, не больше.

Зухра лежала с перевязанной головой. Лицо ее было бледным, на лбу мелкая испарина.

Когда Хасан нежно погладил ей руку, она открыла глаза. Слабо улыбнулась, задержала руку Хасана.

— Как же это так, Зухра? — прошептал Хасан.

Девушка пошевелила сухими губами, но ничего не сказала.

— Ей сейчас только покой нужен, — сказал врач, потрогав лоб больной. — Сотрясение небольшое. А ушиб заживет быстро. Так что не волнуйтесь, молодой человек. Через недельку ваша девушка пойдет домой.

— А ты, солнцеликая, держись, — сказал Хасан, снова погладив ее руку. — Не переживай, будь джигитом. Я буду приходить к тебе каждый день. Хорошо? Мы ведь еще не успели обсудить одной важной темы. Ты меня понимаешь?

— Понимает, понимает, — сказал врач и взял Хасана под руку.

Зухра снова улыбнулась. На этот раз и щеки слегка порозовели.

* * *

Вернувшись домой, Хасан увидел на столе два письма. Одно было из Москвы, от Азрета. Другое — из Сибири, от Махмута. Почерк Махмута не изменился: буквы были похожи на их хозяина, такие же толстые, расплывчатые и бесхарактерные. Но, прочитав письмо, Хасан убедился, что его добродушный друг, кажется, изменился сам. Да и на фотографии, которая выпала из конверта, он выглядел возмужавшим, уверенным: смотрел этаким молодым Бонапартом.

Письмо Азрета было адресовано Мурадину, поэтому Хасан повертел конверт в руках и положил на стол. «Все пишем, старички, все пишем. Писатели», — пробормотал Хасан изречение, услышанное им в автобусе во время темпераментной дискуссии между кондуктором и пенсионером-контролером.

«Пишем, пишем...», — повторил Хасан и взял лист чистой бумаги. Он всегда мучился, начиная письмо. Всем под копирку не начнешь, а каждый раз придумывать новое начало было