Она внимательно посмотрела на него.

— Вера — это по-человечески, — продолжил он. — Кто-то верит в Творца. Кто-то — в чисто механическую Вселенную. Но и то, и другое — вера. Ни то, ни другое нельзя доказать. И когда ты это принимаешь — когда перестаёшь делать вид, что знаешь, — приходит спокойствие.

Марисела откинулась на спинку стула:

— Значит, в это ты веришь?

— Я верю, что мы не знаем. И, может быть, так и должно быть. Может, сама тайна — и есть смысл.

Она выдохнула, как будто почувствовала облегчение:

— Пожалуй, именно это я и хотела услышать… Я всегда думала, что атеизм — это холод. Отрицание всего святого. Но ты прав: утверждение, что "ничего нет", — это тоже вера. Я об этом раньше не думала.

Глава 41: Человек Мозаики

Они сидели на невысокой каменной стене возле центральной площади, где неспешно проходили люди — кто-то болтал с друзьями, кто-то был погружён в свои наушники, а женщина спокойно вязала на скамейке.

Дилан некоторое время наблюдал за этой картиной.

— Знаешь, — сказал он наконец, — здесь люди кажутся... не знаю. Устойчивыми. Как будто знают, что делают.

Алекс усмехнулся:

— Так и задумано.

— Что ты имеешь в виду?

Алекс вытянул ноги, откинувшись назад:

— Смотри. В других странах люди всё время что-то гонятся: за повышением, за лайками, за выгодой. Как будто все бегут по беговой дорожке из тревоги и амбиций.

Дилан кивнул:

— И долгов.

Алекс усмехнулся:

— Именно. А здесь всё по-другому. Амбиции никуда не делись — просто направлены в другую сторону.

— В какую?

Алекс сделал паузу:

— В сторону пользы друг для друга.

Дилан прищурился:

— Звучит размыто.

— Ладно, — сказал Алекс. — Попробую объяснить. «Человек Мозаики», если так можно сказать, не измеряется тем, что у него есть. Важно то, что он даёт. Он приходит, помогает, создаёт.

— То есть как волонтёр?

— Иногда. Но глубже. Он не спрашивает «Как мне победить?», он спрашивает «Чем я могу быть полезен?» Это не принуждение. Никто не следит за часами работы. Просто сама культура мягко подталкивает к смыслу.

— Звучит не очень соревновательно.

— И правда. Люди по-прежнему хотят уважения, хотят быть нужными. Но тут это про доверие. Его зарабатывают. Потихоньку.

Дилан задумался:

— Но если всё это — публично, как ты говорил… эти рейтинги… Это же может сделать людей параноиками?

Алекс покачал головой:

— Ты не боишься «провалиться». Ты просто хочешь быть полезным. Как если бы ты играл в отличной группе или команде. У каждого есть роль. Никто не невидим. Даже если ты просто подметаешь площадь — это защитается. Люди это замечают.

— Значит, халявщиков нет?

— Почти нет, — ответил Алекс. — Тем, кто не может или не хочет участвовать, всё равно предоставляют базовые условия. Без стыда, без наказания. Но большинство в итоге включаются. Не из чувства вины — просто потому что быть полезным здесь по-настоящему приятно.

Дилан снова огляделся:

— Тут как-то… взросло. Никто не пытается казаться кем-то.

— Вот именно, — кивнул Алекс. — Никому не надо «казаться». Люди просто делают то, что у них хорошо получается. Учатся. Помогают, когда могут. Никакого пафоса.

Ветер пронёсся мимо них, принося лёгкий запах свежеиспечённого хлеба.

— По сути, — добавил Алекс, — здесь не пытаются создать «идеального человека». Здесь строят мир, в котором просто быть нормальным — уже достаточно.

Дилан тихо улыбнулся:

— Это похоже на то, о чём я всегда мечтал: справедливый, добрый и функциональный мир.

Алекс улыбнулся.

— Ну, может быть, ты уже наполовину человек Мозаики.

Дилан рассмеялся.

— Не дави на меня.