и, можно сказать уже, учителе Альберте Карловиче фон Бренноне оказались чистейшей правдой. К этому, без сомнения умнейшему и образованнейшему человеку я еще несколько дней назад не испытывал ничего кроме величайшей приязни и без малейших сомнений отмахивался от любых наветов. Точнее того, что мне тогда казалось наглыми наветами на прекрасного человека. Оно и не удивительно, ведь именно пространные беседы со старым немцем, которым я с восторгом предавался весь последний год, мало того, что подтянули мое понимание магической теории на прежде немыслимый уровень, так и просто сделались единственной моею отдушиной в этом мрачном краю. Но, не смотря на личное отношение, более я не в силах закрывать глаза на злодеяния, которые он сотворяет. Господи покарай его, ибо за такое прощения быть не может.

Но обо всем по порядку. С самого начала весны, вот уже почти два месяца, округу нашу терроризирует неизвестная сущность, ворующая оставленных без присмотра младенцев. То, что это некая сверхъестественная сущность, а не живой, имеющий человеческую или даже звериную природу тать, очевидно, достаточно только было рассмотреть обстоятельства совершенных похищений. Дети пропадают даже из комнат, запертых на засовы и после них не оставалось никаких, даже самых малейших намеков, способных пролить свет на способ похищения или личность вора. Пульхерия — крапивинская ведьма, бабка, не смотря на дремучесть свою и необразованность, на удивления опытная и в делах своих сведущая поболе иного столичного мэтра, сказала, что творит это нечистая сила по приказу черного волшебника. Жихарем погань эта прозывается. Она хоть и склонна всяческие пакости делать, но, по большей части, мелкие да беззлобные. Ложки ворует, в дрова порох вмуровывает, подножки ставит в темноте да в горшок с кашей испражнится. Шуткует, в общем, на свой извращенный лад. Но при этом погань эта глупа и доверчива, а потому с легкостью под контроль человеческих чернокнижников попадает, становясь оным верным слугой.

Естественно, обвинили в науськивании этого самого жихаря на людей Альберта Карловича. Вообще, по округе о Бренноне и, в особенности, об Игнации — здоровенном и патлатом его ближайшем прислужнике, ходили мрачные слухи. Старого волшебника темный люд обвинял при любом удобном случае от прокисшего молока до расплодившегося по лесам хищного зверья. По большей части, конечно же, обвинения эти были надуманными и нелепыми, хотя, например, в излишней, на мой взгляд, суровости к крепостным своим я фон Бреннона замечал. На меня же никто дурного и не подумал, поскольку знали, что хоть я искусству волшебному и обучен, но очень узко и во всем, что выходит далее рудознатного дела, тыкаюсь, словно слепой кутенок. Но цельную делегацию ко мне, как к дворянину и человеку лично знакомому с главным уездным комиссаром, снарядили всем миром. В мою скромную хату заявились староста, поп, сама колдунья, кузнец и даже приказчик купцовой лавки. В ноги упали, просили в Чернореченск в уездную управу письмо написать, чтоб человека прислали расследование провести да он террора нехристи их избавить.

Я, естественно, им не поверил, хотя и пообещал в деле том подсобить. В защиту свою могу только сказать, что тогда не укладывалось у меня в голове, будто настолько утонченный и образованный человек, как Альберт Карлович мог быть замешан в чем-то настолько чудовищном и омерзительном, как похищение детей с целью проведения неких противоестественных ритуалов черной магии. Да и как я мог думать иначе, ведь сколько вечером провели мы с ним вместе у камина, рассуждая об идеалах Петрарки и Дюрера, Мора и Салютати? Более того, я был настолько наивен и глуп, что даже рассказал об этих подозрениях самому фон Бреннону при первой же встрече. Альберт Карлович, же, наоборот, отнесся к моим словам в высшей степени серьезно. И, не смотря на то, что с присущей ему тонкой иронией высмеял нелепые предрассудки темного быдла, сам обещал заняться вопросом, и, воспользовавшись своими связями, с максимальной доступной скоростью пригласить из уездного центра ревизора. От Бреннана я уходил полностью успокоенный и уверенный в том, что дело будет решено наилучшим возможным образом.

Но дни шли за днями, инспектор не появлялся, а дети продолжали пропадать. Все усилия, предпринимаемые Пульхерьей не приносили ни к каким положительным результатам и мне в какой-то момент стала заедать совесть. Наверное, это звучит удивительно для любого человека моего воспитания и сословия, но я испытывал определенную ответственность или долго перед этими простолюдинами, доверившимися мне и попросившими у меня помощи. И все-таки я, чего уж греха таить, опасался осуждения и насмешек от дворянского собрания уезда за то, что, поддавшись наветам, наводил напраслину на уважаемого человека. Поэтому наилучшим решением мне показалось отправиться и выяснить все самому.

Черную я пересек на единственном через нее броду, в паре часов пути от Крапивина и там же на хуторе оставил коня. В том, что я задумал крупное и шумное животное было только лишь помехой. А задумал я ни много, ни мало, лесными тропами, благо за прошлый год в поисках горных жил истоптал округу вдоль и поперек, тайно пробраться к поместью фон Бреннона. Точнее, не к самому поместью, а к расположенном в некотором от него удалении ритуальному кругу, обнаруженном мною в предыдущие мои визиты к старому немцу. Удивительно было, признаться место. Небольшая, саженей пятнадцать в поперечнике, идеально круглая поляна посреди непролазного бурелома, лысая, словно колено. В центре поляны располагалась грубая каменная чаша, вырубленная из цельного куска гранита. Со слов Альберта Карловича выходило, что поляна эта, найденная им множество лет назад и определила место строительства поместья, уж сильно тайна ее занимала немца в молодые годы. Даже моих небогатых знаний и сил хватало, чтобы почувствовать исходящее от чаши и окружающей его выжженной земли, не которое не росла даже вездесущие осока и пырей, биение магической силы, а потому, здраво рассудил я, если где и творить чары, то только там.

На место я прибыл засветло и еще на подходе ощутил, что волшебный дух, которым и ранее были пропитаны и чаша, и пустырь, стали значительно сильнее, чем в прошлые мои, еще по прошлому лету, визиты. И это ощущение укрепило мою решимость выяснить, что здесь происходит и виновен ли мой приятель. В устремленном в сторону деревни краю поляны я обнаружил в почти непролазной с других сторон чаще хорошо протоптанную просеку и решил обустроить себе наблюдательный пост в безопасном от нее удалении. Выбрав дерево с большой просторной развилкой, куда вполне мог поместиться, я в меру своих физических и чародейских сил замаскировал убежище. Получилось не бог весть