Я на всю жизнь благодарен судьбе, что у меня в боевые годы оказалось трое таких друзей! Мы так беззаветно любили друг друга, готовы были отдать свою жизнь за всех и за каждого! Мы так старались друг перед другом не уронить себя и так заботились о сохранении чести друг друга, что сами не замечали, как воспитывали друг в друге мужество, смелость, волю и росли политически. В общем мы были совершенно отчаянные ребята, — нас любили и в роте, и в отряде. Петр был старше Гриши и Сани на один год, а меня — на два. Он был человек очень твердый, не болтливый, выдержанный, храбрый и, может быть, благодаря этим его качествам мы не погибли в первые же месяцы: в такие мы попадали переделки из-за нашей отчаянной юношеской безрассудной отваги».

Если бы и не было Сашиных писем, этих строк в них, то все равно только так представляла бы я моих друзей в боевой обстановке, ибо за годы дружбы поверила в них раз и навсегда. Я горжусь дружбой с ними и немножко досадую на них, что не нашли они возможным посвятить меня в свое дело, дать мне какую-то настоящую работу. Ведь была девушка-подпольщица Зоя Секретарева, и воевала в тайге Тамара Головнина… И еще досадую на природу за то, что подвела меня со зрением. Впрочем, наши мальчики оберегали нас, очень оберегали. Я уже писала об этом.

Но надежда включиться в настоящую борьбу не покидала меня.

Я работала машинисткой в управлении железной дороги. По какому-то наитию в одном из сослуживцев Павле Панине я увидела большевика-подпольщика и напугала его отнюдь не законспирированной просьбой дать мне «настоящее дело». Был ли он подпольщиком — теперь я не знаю. Точно знаю другое: он никому не рассказал о моей просьбе. В городе, занятом белыми и интервентами, это было опасно.

Однажды я сидела в управлении, тюкала на машинке. В оконное стекло вдруг что-то стукнуло и зло свистнуло по комнате. Служащие кинулись к окну. На вокзальной площади стреляли. Я увидела там и тут нескольких неподвижно лежащих людей и не сразу поняла, что с ними. Потом с ужасом подумала: «А ведь они теперь не узнают, чем же все кончится».

Это были дни Гайдовского восстания…

…Много позже дошла ужасная весть о зверской расправе над Лазо, Сибирцевым и Луцким.

С двоюродными братьями Саши Фадеева — Сибирцевыми Игорем и Всеволодом я была знакома. И вот Всеволод, Сергей Лазо и Луцкий были сожжены в паровозной топке.

Начались забастовки железнодорожников. Я и моя подруга по работе Соня Кузьмина вместе со всеми не вышли на работу.

Кончилось это просто. Жены белых офицеров в тот период уже не гнушались работы, и их устроили машинистками.

Игорь Сибирцев погиб в бою, но, погибая, он, наверняка, знал уже абсолютно точно, чем все кончится.

25 октября 1922 года последние интервенты покинули Владивосток. С ними убежали остатки белогвардейцев. Очистилась бухта Золотой Рог, лишь пароходные дымы помаячили на горизонте. Потом и их развеял ветер.

Во Владивосток вошла Красная Армия.

…И на Тихом океане

Свой закончили поход…

На Артеме

Вскоре после окончательной победы Советской власти на Дальнем Востоке вся наша семья — отчим, мама, я и мой сын Лева — перебралась к месту новой работы на Артемовские угольные копи, что на Сучанской ветке. И в общем-то недалеко от Владивостока.

С Левиным отцом я рассталась. К семье он оказался не приспособлен. Я слишком самостоятельна, чтобы подробней упрекать его или самой каяться.

Раньше копи носили названия «Зыбунные рудники». Владели ими богачи Скидельский и Артц. Оборудование там было до предела примитивным. Рубали уголек обушком, тягали на себе в вагонетках. Меры безопасности были относительны. Богачам ли жалеть людей?

При обходе жилья рабочих для записи неграмотных я увидела ужаснувшую меня картину быта рабочих. Длинный барак. По обеим сторонам сплошные нары со сплошным барьерчиком, на котором висели грязные сырые портянки. Постели у всех примитивные, а у некоторых просто кое-какая одежонка. Угол завешен замызганной занавеской. Там ютится семейный рабочий со всем своим скарбом и люлькой с малышом.

Воздух в бараке такой, что топор повиснет, если бросить. Я думала, что задохнусь. И мне было стыдно, что я не могу свободно дышать. Другие ведь жили там всегда…

С первых же дней Советской власти работы на шахтах приняли новый размах. Увеличилось население. Понадобились не только шахтеры. Отчим Александр Кондратьич работал в бухгалтерии. Мама активно включилась в общественную работу. Я попала в систему ликбеза.

Еще перед отъездом из Владивостока Александр Кондратьич достал из шкатулки пачку царских денег и сказал:

— Маша, ты в театре играешь, передай для реквизита.

Мама, действительно, к тому времени увлеклась игрой в самодеятельном народном кружке при Народном доме Владивостока и уже исполняла роль Кручининой в «Без вины виноватых». Кондратьичевы деньги потом не раз фигурировали в различных пьесах Островского.

Деталь эта не так пустячна, как может показаться. Отчим — из потрясающе нищей семьи. Он и не женился-то долго, чтобы помогать семье и чтобы накопить хоть какое состояние. Накопил больше тысячи, и вот его трудовые деньги обратились в реквизит… И еще: знала я людей, которые очень и очень долго берегли и прятали старые деньги в надежде на возврат прежней власти.

Поработав в новой бухгалтерии, отчим как-то сказал:

— У Бринера… я все для заграницы считал.

О маминой деятельности…

На время она должна была оставаться с внучонком. По этой причине наши две комнаты и кухня в четырехквартирном коттедже превратились в некий штаб общественной деятельности. Сюда приводили беспризорников. Здесь их мыли, стригли, переодевали в чистое и отправляли в детские дома. Здесь же им шили рубашонки, штанишки, сортировали собранную по домам обувь. Здесь же сочинялись постановки для самодеятельного театра.

Об одной постановке стоит рассказать подробней. Называлась она «Божий суд». Режиссер-постановщик, он же автор и один из артистов — Быков. На сцене — лубочное изображение хлябей небесных. На облаках восседает бог Саваоф, его сын Иисус, над ними голубь, рядом богородица и ангелочки. Одежды из простыней, бороды и кудри из ваты и мочала, на головах нимбы из позолоченного картона. Под облаками — врата ада. Из красных лоскутов и бумаги подсвеченных лампочкой, раздуваемых вентилятором — «адское пламя». Черти, одетые в черное трико ребята с рожками и достаточно мерзкими