«Тебе, любимая!» — Лемнер помогал снарядам, распахивал бетонные занавески квартала «Альфа», продираясь к алтарю. И уже работали танки, вбивали в высотку снаряды, сотрясали этажи, и на лестничных клетках вздрагивали мертвецы, прилипали к потолкам остатки тел, и казалось, в квартире протечка, с потолка падали красные капли.

Лемнер водил биноклем. В светлом, чистом, словно слеза ребенка, круге видел, как качается на арматуре не успевшая упасть стена, рывками, будто кто-то жадно курит, вырывается из окон дым. На снежном пустыре, среди геометрических, оставленных колёсами линий лежат убитые, а живой, сжавшись, как эмбрион, прячется за цистерной.

Исчезла алая камергерская лента зари. Небо было серое, в жёлтых пятнах, как нестираная простыня.

«Тебе, любимая!» — Лемнер дышал сквозь оскаленные зубы, и от его вдохов и выдохов рывками валил дым из окон.

Два бэтээра, взяв на броню взвод, покинули укрытия, пересекли пустырь, не задетые гранатомётами. Ссадили пехоту, долбя пулемётами подъезды и первый этаж. Дождались, когда последний штурмовик втянется в подъезд, и ушли, подобрав у цистерны уцелевшего после атаки бойца.

И вновь была тишина. Высотка казалась огромной головой с проломленным черепом. Отовсюду, из глаз, ушей, ноздрей, разорванного рта валил дым.

Лемнер смотрел в бинокль. Из окон сыпались искры, словно там вращался наждачный круг и точили ножи. Затрещали редкие выстрелы. Из подъездов, пятясь, отстреливаясь, выбежала горстка солдат. Оставляя на снегу убитых, пересекла пустырь и спряталась в развалинах.

— Вава, у тебя не солдаты, а тараканы! — свирепо кричал Лемнер. — Ты их спрашивал, за кого воюют? Может, у них шевроны с трезубцами?

— Командир, высотка набита хохлами. Они вылезают из люков. По-любому, высотку надо сносить.

— Вава, есть люди, которые хотят воевать. Я собрал их по тюрьмам в батальон «Дельфин». Поведу их и возьму высотку.

— Но, командир!

— Вава, пока я буду брать высотку, ты ступай в банно-прачечную роту. Там пригодится твой полководческий дар!

Батальон «Дельфин»» находился во втором эшелоне. Бойцы укрылись в разрушенном коровнике среди опустелых стойл и дырявых автопоилок. Ворота были сорваны, дул сквозняк, но крыша укрывала от беспилотников. Бойцы сидели на соломе, в бронежилетах и касках, с разгрузками, из которых торчали автоматные рожки и зелёные клубни гранат. Все прошли учебные лагеря, отъелись после тюрьмы. Не выпускали из рук автоматы, даровавшие им свободу. Выглядели ладно, сурово, грозно. Лемнер не узнавал тех, с кем вел беседы в тюрьмах, в унылых комнатах с привинченными стульями, под тусклыми решётчатыми лампами. Все вскочили, гремя автоматами, когда он вошёл в коровник.

— Здравия желаю, разбойники благоразумные! — бодро гаркнул Лемнер.

— Здравия желаем, командир! — не было в них прежней волчьей тоски, унылого, на десятки лет, страха. Они смотрели из-под касок чуткими, умными, чуть расширенными глазами, какие бывают у людей, попавших из тьмы на свет.

— Я оставил командный пункт, пришёл к вам, чтобы вести вас в бой. Мы пойдём и возьмем этот чёртов опорный пункт, квартал «Альфа». Он закрывает путь к церкви Рождества Богородицы. Я хочу обвенчаться в этой церкви. И вы мне поможете. Если меня убьют, то отпоют. Вы пойдёте в бой не за ордена, не за деньги, а за то, чтобы ваш командир мог обвенчаться. Все будете крёстными отцами. Вы были зэки. Над вами издевались мордастые охранники, бросали в карцер. Теперь никто не посмеет бросить вас в карцер. Я дал вам оружие, и оно сделало вас свободными. Мы пойдём на пулемёты, я впереди. В нас будут стрелять из орудий, рвать на куски осколками. Мы возьмём высотку. Одним на грудь повесят золотые звёзды, другим на могилы положат букеты роз. Мы «пушкинисты», и это о вас сказал наш великий вдохновитель Пушкин: «Темницы рухнут — и свобода вас примет радостно у входа, и братья меч вам отдадут». Сегодня в руках ваших меч калибра 7,62.

Лемнер стоял, окружённый бойцами батальона «Дельфин». Любил их всех. Все ему были братья. Он вывел их из душных камер и зловонных коридоров. Вывел из чёрных тюрем. В этих тюрьмах томилась Россия. Он дал волю России, чтобы она, вольная, погибла на поле боя. Бойцы любили его, шли на смерть, обретя перед смертью свободу.

Из-под каски смотрел на него Фёдор Славников, людоед. Он одолел своё ужасное иссушение, был строг, ясен, как грешник, переживший преображение.

Борис Крутых, серийный убийца, отнимавший людские жизни, чтобы продлить свою. Теперь он был готов отдать свою жизнь за Пресвятую Богородицу, за чудесную церковь, которую ему никогда не увидеть.

Сергей Колокольчиков, знавший о себе, что он Птенец Русской истории. Каска была ему велика, сползала на глаза и казалась яйцом, в котором созревал птенец. Теперь по яйцу станет бить артиллерия, установки залпового огня, пулемёты, и птенцу никогда не родиться.

Множество ярких верящих глаз смотрело на Лемнера с обожанием. Все были готовы идти за ним в лязгающий сталью ад, одолением которого даруется свобода.

— Мы «пушкинисты» и перед боем исполним наш боевой гимн. Слова и музыку вы изучили в лагерях вместе с тактикой боя в условиях города.

Лемнер набрал в грудь морозный воздух с едва ощутимым запахом соломы и исчезнувших тёплых коров и запел:

— Мороз и солнце, день чудесный, ещё ты дремлешь, друг прелестный!

Бойцы батальона «Дельфин» единым рыком, как строевую, походную песнь, подхватили:

— Пора, красавица, проснись!

Лемнер перехватил последний лязгающий звук и страстно, взывая к любимой, ненаглядной, отправившей его на войну, пропел:

— Открой сомкнуты негой взоры навстречу северной Авроры, звездою севера…

Бойцы истово рыкнули:

— Явись!

Они стояли в разорённом коровнике, сберегаемые утлой кровлей от всевидящего ока беспилотника, пели восторженный гимн свободе, обретённой в снегах с подбитыми танками, сгоревшими городами, мёртвыми, полными снега ртами.

Батальон «Дельфин» погрузился на четыре бэтээра. Машины на скоростях выскочили из развалин, грохоча пулемётами, метнулись через пустырь, мимо легковушек, карусели и пробитой цистерны. Почти врезались в фасад, сбросив у подъезда десант. Ушли, описав затейливые вензеля, уволакивая за собой взрывы гранатомётов.

Лемнер длинным скачком отделился от брони, видел, как бойцы прыгают, катятся кувырком, бегут к подъезду. Лемнер слепо водил автомат, выстригал перед собой тьму подъезда. В обе стороны расходились коридоры, заваленные телами. Распахивались двери квартир, летели гранаты. В подъезд вваливались бойцы батальона, двумя рукавами разбегались по