Все радовались. Полковник похлопывал героя по плечу, а мальчик Фёдор, увенчанный короной, сжимал кулаки.

— Рой, твой доклад! — приказал полковник.

Поднялся рыжеволосый мальчик Рой. Его розовое лицо окружали золотые лепестки. Он казался Лемнеру цветком подсолнуха. Лемнер испытал к нему внезапную нежность, дрогнувшую в сердце любовь.

— Мой герой — Лемнер, — мальчик Рой обратил к Лемнеру лицо, свежее и чистое, как цветок. — Мой герой сидит среди нас. У меня на сердце роза «Лемнер». В моих руках золотой пистолет «Лемнер»! Будет день, я выхвачу пистолет и кинусь на вражеские танки. За мной устремится вся победоносная русская армия! — Рой выхватил деревянный, в бронзовой краске, пистолет, крикнул: «За Россию!» Распахнул наружную дверь и помчался по солнечному снегу, размахивая деревянным пистолетом. На снегах горели его золотые волосы. Лемнер с обожанием смотрел ему вслед.

Тут же, в лагере, состоялась запись в батальон «Тятя». Записались все мальчики. Командиром батальона был назначен Рой. Лемнер поцеловал его розовое лицо, окружённое золотыми лепестками.

Глава двадцать седьмая

В Москве у Лемнера появилась штаб-квартира на Якиманке. Там разместилось его военное ведомство «Пушкин». Мраморные лестницы, бесшумные лифты, великолепные кабинеты, подземные гаражи, посты охраны, камеры наблюдения, электронная защита. Лемнер, снимая трубки с белых, украшенных орлами телефонов, связывался с Министерством обороны, Генеральным штабом, Администрацией Президента. По закрытой связи мог разговаривать со Светочем, с Чулаки, с Иваном Артаковичем Сюрлёнисом. Здесь он принимал журналистов, наперебой желавших взять у него интервью. Здесь же разместился его пресс-центр, куда он пригласил яростных и беззастенчивых журналистов, создавших в сетях образ народного полководца. Таких было немало в пору Гражданской войны. Лемнер, под пером журналистов, становился народным героем, подобным Чапаеву или Щорсу. О нём писались книги, пелись песни, слагались легенды. Сюда же несколько раз приходила Лана. Он уводил её из кабинета в соседнюю комнату. Её малиновая юбка, розовое бельё, итальянские туфли были бурно разбросаны. Утомленно, не поднимаясь из кресла, он смотрел, как она одевается, её нагота исчезает.

В кабинете с чудесным портретом Пушкина работы Кипренского Лемнер принимал начальника штаба Ваву. Золочёная рама портрета потускнела от времени. По портрету разбегались едва заметные трещинки. Лемнер раздумывал, не поручить ли златошвеям выткать на алом бархатном знамени подразделения «Пушкин» копию портрета Кипренского. За этим раздумьем его застал Вава.

Начальник штаба спешно формировал батальоны из добровольцев, ветеранов, контрактников. Принимал с заводов и военных складов танки, транспортёры, самоходные орудия, радиостанции, средства поражения дронов. Неделями пропадал в полевых лагерях, среди морозов и снегопадов. Являясь в Москву, преображался. Пропадал на телепередачах, раутах, светских вечеринках. Сбрасывал измызганный камуфляж, грязные бутсы, смывал пороховой нагар и окопную копоть. Становился изысканным кавалером, посещал балет и дорогие рестораны, увозил балерин в дорогой машине.

В таком виде модника и светского льва, благоухая дорогим одеколоном и душистым коньяком, он предстал перед Лемнером.

— Вава, ты выглядишь, как лорд. Это правда, что ты закончил Оксфорд?

— Не знаю, кого я прикончил, но суку портного я точно пришибу. Говорил: «Шей, сука, просторней!» Нет, сузил! Когда танцую, рукава трещат!

Вава напряг могучий бицепс, его изысканный французский пиджак туго набух, в нём гневно бурлило могучее тело, швы тонкой ткани опасно потрескивали.

— Вава, пощади пиджак. Он не приспособлен для рукопашного боя.

Вава, вернувшись с войны и готовясь вновь на неё отправиться, использовал мирную передышку, чтобы ощутить запоздалую сладость богатства. В Африке ему принадлежала доля золотоносного рудника. Маленькие, похожие на слёзки африканские самородки превратили его в московского миллионера.

Он купил подмосковное имение среди роскошных вилл дипломатов, министерских чиновников, именитых режиссёров. Стал перестраивать жилище сообразно своим представлениям о прекрасном. Воздвиг перед домом огромный фонтан с мраморной белогрудой русалкой, из которой сочились журчащие воды.

— Зачем тебе такой громадный фонтан, Вава? — спросил Лемнер, глядя на отражение русалки в лазурной воде.

— Командир, у меня много друзей десантников, — был ответ. Лемнер представил, как здоровяки в тельняшках, оставив недопитые стаканы, рыча бегут к фонтану, ухают в воду, тянут лапища к белым грудям русалки.

Вава построил шашлычную в виде часовни с крестом на куполе. Среди белых колонн дымился мангал, румянились на шампурах ломти, крепкие, как у собак, зубы вонзались в горячее мясо, звякали стаканы, и над пиршеством сиял православный крест.

— Ведь это богохульство, Вава, устраивать харчевню в храме, — журил его Лемнер.

— Командир, встреча друзей — святое дело, — пояснял Вава. — Мы пьем «За други своя» и за Русь православную!

Крышу своей усадьбы он покрыл сусальным золотом. Крыша горела, как Храм Христа Спасителя, затмевала соседние строения, вызывая раздражение чопорных соседей.

— Вава, твоя крыша — отличная мишень для украинских дронов, — мягко укорял Лемнер.

— Командир, я родился в подвале. Отец был водопроводчиком, мать лифтёршей. Оба в раю. Пусть оттуда видят, как живёт их сынок.

Вава завел любовницу-балерину, загонял её, голую, в фонтан и показывал друзьям, называя это представление «Лебединым озером». Он охотно раздавал интервью, сочиняя множество забавных африканских историй про носорогов, дикие племена, и показывал ягодицы с ритуальной татуировкой. Татуировку перед началом интервью балерина наносила акварелью на его деревянный зад.

Теперь, в кабинете Лемнера, Вава боялся присесть, ибо акварель на ягодицах не совсем просохла.

— Командир, не пойму, какого хрена я должен тренировать людоедов, слепышей, молокососов и шлюх? Ты их хочешь везти на фронт? Лучше сразу перестреляй перед погрузкой.

— Вава, ты отличный начальник штаба. Но у всякой войны есть тайны, которым не учат в Академии генерального штаба. Мы сражаемся в этой войне за Святую Русь, за евангельские смыслы. На этой войне «разбойник благоразумный» становится святым. Слепец прозревает. Шлюха превращается в Марию Магдалину. А все мы, в проломленных касках и дырявых бронежилетах, становимся чистыми, как дети. Я объяснил, Вава?

— Командир, ты всегда прав. Мне не нужно тебя понимать. Мне нужно тебя любить. Ты всегда прав, а я всегда люблю тебя. Ты хотел меня убить куском асфальта, а спас во дворце президента Блумбо от черномазого охранника, сделав ему свинцовую начинку. Я буду с тобой всегда, командир. Если ты станешь самым великим человеком в мире, я буду рядом, в твоей тени. Если тебя поведут на расстрел, пусть нас расстреляют вместе. Я тебя вынес из боя, а ты меня вынес из сучьей тоски, когда я превращался в кусок дерьма. Я верен тебе навек. Можешь не оглядываться, за спиной у тебя я.

Лицо Вавы, закопчённое, мятое, как походный алюминиевый котелок, светилось.