— Спрашиваете, как стал? Постепенно, шаг за шагом. Как учёный, пока не сделал открытия.

— Ты действительно большой учёный. Альберт Эйнштейн. Нобелевский лауреат.

Фёдор Славников обрадовался насмешке. Его не собирались мучить. От него ждали рассказа, исповеди. Сидящий перед ним посетитель был священник, без облачения, но полный сочувствия. И ему, исполненному милосердия и сострадания, захотел Фёдор Славников открыться и поведать о своём несчастье.

— Спрашиваете, как стал людоедом? Опытным путём, постепенно. Я рос в посёлке фабричном. Столовка на фабрике, в магазинчике хлеб, консервы, конфеты дешёвые. Дома каша, картошка, иногда молоко, по праздникам курица. А на чердаке у деда старая книга «О вкусной и здоровой пище», с цветными картинками. Какая там еда нарисована! И форель, и осётр, и оленина, и куропатки. Тарелки фарфоровые, ложки и вилки серебряные. Салаты, соусы, подливы! Я с этой книжкой запирался в сарае и слюни пускал. Мне ночью шницели и отбивные снились, ананасы под сбитыми сливками, колбасы копчёные, варёные, торты, наполеоны, эклеры. Хожу по улицам, а передо мной фарфоровое блюдо плывёт, и на нём жареная индейка, пар идёт. Я в обморок падал. Будто мне под язык червячок поселился, дракончик с крыльцами и кривыми ножками. Вьётся, скребет ножками. Я эту книгу до дыр зачитал, а некоторые страницы с картинками выдрал и съел, — Федор Славников посветлел, из лица улетучилась железная окалина. Он встрепенулся на железном стуле, вытянул шею, как птица, желавшая взлететь. — Переехал в Москву, и сразу в рестораны. Каких только нет! Узбекские, чебуреки, кебабы, лагман, кутапы! Грузинские, хачапури, хинкали, шашлыки! Корейские, лапша с морепродуктами, разносолы! Китайские, утка по-пекински, собачье мясо! Итальянская кухня, спагетти, устрицы, осьминоги! Французская, лягушки! Английская, стейки! Всё перепробовал. Дождевых червей, гусениц, кузнечиков, муравьёв, жужелиц ел. Ещё, ещё! Ел мыло, зубную пасту, моющие средства, железные опилки, битое стекло. Каждый новый вкус — наслаждение! Не надо ни театров, ни кино, ни женщин. Только попробовать новое на вкус, подержать под языком, «уморить червячка»! — Фёдор Славников закрыл глаза, и не было грязно-зелёных тюремных стен, наручников на запястьях. Были дивные блюда, роскошные яства, необъятная планета, твари, растения, минералы, тучи, цветочная пыльца, заводские отходы. Всё можно отведать, всё имело вкус, всё таило усладу. В глазах Фёдора Славникова была страсть испытателя, накануне великого открытия, которое дано ему совершить после долгих поисков и прозрений. — Ел ворон, мышей, кошек, воробьёв. Но рядом ходили люди. Они имело запах, цвет, форму и, конечно, вкус. Я долго крепился. Ходил в церковь. Бил молотком по пальцам. Хотел выброситься из окна. Дракончик под языком скрёб лапами. Я слышал его голос: «Давай, отведай! Такого не пробовал!» И я решился. Ребёнок ещё не созрел, в нём мало плоти, не тот вкус. Мужчина груб, костляв. Только женщина! Ходил в Тимирязевский парк и выбирал женщину. Пристроюсь и иду следом по аллее. То за одной, то за другой. Будто кушанье выбираю. Выбрал одну. Лет тридцать. Пухленькая, щёчки розовые, ножки упитанные. В соку! Аппетитная! Дождался, когда на аллее никого, подошёл и гантелей череп проломил. Отволок в заросли. Топориком разрубил и в рюкзаке по частям перетаскал домой, в морозильник.

Фёдор Славников тихо улыбался. Так улыбаются, вспоминая нежное, доброе, невинное. Лемнер смотрел на людоеда и думал, является ли тот «разбойником благоразумным», и сколь сильна должна быть его вера, чтобы он со своим топориком попал в рай.

— Господь Бог запретил человеку поедать другого и лишил радости. И человек бедный мается, ищет радость. Кто стишки пишет, кто песенки, кто рисует. Туризмом занимается. Ищет радость. А радость рядом. Колумб переплыл океан и открыл Америку. А я отведал человечину. Узнал радость. Я ел женщину целый месяц. Не знал, как её звали, назвал Фросей. У Фроси каждая часть тела имела свой вкус. Я отрезал ломтик её груди и варил бульон, он был сладкий. Тушил её печень, она была горьковатой. Ел стейк из её ягодицы, он таял во рту. Её мозг был, как сбитые сливки, а глаз имел вкус маслины. Я радовался целый месяц, пока не нагрянула полиция. Соседи нашли в мусорном баке кости Фроси. Я сдуру выбрасывал их на помойку. Потом был суд, высшая мера и пожизненное. Иногда мне снится Фрося, но не та, в морозильнике, а та, что идёт по аллее парка, среди весенних берез, и в руках у неё синий подснежник.

Фёдор Славников плакал, сидя на железном стуле. Слёзы текли в чёрные ямы щёк и тускло блестели под тюремной лампой.

— Хочешь выйти отсюда? — Лемнер не испытывал сострадания, как не испытывал отвращения. На его пути к Величию лежали руины городов, множество мертвецов, зловонные ямы истории, через которые он перепрыгнет. Перед ним находилась зловонная яма истории, которую он перепрыгнет. — Хочешь выбраться из этой вонючей тюрьмы, где тебя превратили в жука? Хочешь снова стать человеком?

— Как? — тихо ахнул Фёдор Славников. Его глаза полыхнули безумием.

— Пойдёшь со мной на войну. Сбросишь вонючую робу, наденешь военную форму, каску, бронежилет. Дам тебе автомат, гранаты. Поведу в бой. Скорее всего тебя убьют. Либо застрелят пулей, либо растерзают снарядом. Но ты умрёшь солдатом в бою за Родину. Тебя похоронят не в безвестной тюремной могиле, а на воинском кладбище, под государственным флагом. Согласен?

— Да! — захлёбывался Фёдор Славников.

— Жди, я тебя позову.

Дюжий охранник рывком поднял Фёдора Славникова с железного стула, нагнул к земле, вывернул руки, как на дыбе. Повёл из комнаты. Лемнер увидел глаза узника. Они сияли.

Чавкнула дверь. Охранник втолкнул согбенного человека. Его лицо почти касалось пола, руки вывернуты и воздеты. Он был похож на ныряльщика, прыгающего в чёрную жуть. Охранник плюхнул его на железный стул, и тощие ягодицы издали костяной стук. Всё та же серая роба, белый лоскут с номером, скуластое, с раскосыми глазами лицо, крепкий, расплющенный нос. Такие лица бывают у русских, породнившихся со степными народами. Узник смотрел на Лемнера узкими затравленными глазами, был похож на хищную птицу, пойманную в степи и прибитую гвоздями к стене.

— Как зовут? — Лемнер видел, как из узких глаз заключённого сыпется множество мелких иголок. — Какое имя?

— Крутых Борис Сергеевич, — узник ожидал насилия, руки его были скованы, и только глаза, защищаясь, сыпали иголки.

— Сибиряк?

— Дед из Иркутска.

— А сам?

— Из Тулы.

— Чем занимался?

— Бухгалтер.

— За что сидишь?

— Тройное убийство.

Лемнер рассматривал Бориса Крутых, его расплющенный, с большими ноздрями, нос,