совсем в безопасности. Стену и кан даже и японская пуля вряд ли пробила бы. Кан был сложен из кирпича и очень широк. Сидя за каном с поджатыми по-турецки ногами с винтовкой на коленях, он медленно тер ладонь о ладонь, точно растирал что-то между ладонями. Смотрел он вниз и улыбался чуть-чуть. Глаза у него искрились, будто разгоралось в них что-то слабыми, мелкими вспышками. И казалось, что он смотрит внутрь себя, в свою душу и улыбается самому себе, своим собственным мыслям. За окном опять затрещали выстрелы... Тогда он вскочил и крикнул громко, словно от страшной мучительной боли. Потом снова сел, как сидел перед тем, подогнув ноги по-турецки и положив винтовку на колени. -- Погоди уж, погоди, -- прошептал он. Искорки в маленьких черных глазах разгорелись как уголь под пеплом, губы растянулись в долгую тонкую злую улыбку. Приподнявшись немного, он глянул из-за кана в окно. Но в окно ничего не было видно. Только синело небо. Он опять присел. Японцы выстрелили еще несколько раз, и потом Рябов услышал, как затопотали их лошади. Он вышел из-за кана и стал около окна... Вытянув шею, заглянул он в дыру в оконной бумаге. Все шло, как надо... Японцы, предположив, вероятно, что защитник фанзы убит, ехали без всяких предосторожностей рядом оба, держа винтовки поперек седла. Они направлялись к фанзе... -- На сорок шагов, -- сказал себе Рябов, -- дальше не буду. Он опять выглянул из-за рамы. Японцы ехали, не убавляя, не прибавляя шагу... Рябов сознавал, что каждый шаг приближает их к смерти. Ликующая, дикая радость разлилась в нем. Кровь словно закипела. Он поднял винтовку. -- На сорок шагов... на сорок шагов... Он должен был сдерживать себя, чтобы не прицелиться и не выстрелить. Будто кто изнутри его дергал под руку. -- Пора!.. Бей!.. -- Нет, еще не пора, еще не пора!.. Он был, как в лихорадке. Щеки то краснели, то бледнели. Винтовку он то поднимал, то опускал... Дышал прерывисто, полуоткрыв рот... Японцы подъезжали все ближе. Уж он мог разглядеть их лица. -- Пора! Он прицелился. Или обождать?.. Пусть подъедут поближе... Обождать или нет? О, Господи... Сердце у него стучало громко, казалось ему громче, чем стучат по песку лошадиные копыта. -- Теперь пора... Он сразу стал спокоен. Все в нем застыло и замерло в эту минуту. Он ступил шаг назад, стал прямо против окна в глубине фанзы и поднял винтовку. Теперь не зачем было стрелять с упора. В нем будто вдруг силы прибавилось; винтовка будто влипла в руки, прилипла к плечу... Будто это не человек стоял, а каменная статуя. Громко и гулко, потому что теперь он стрелял в закрытом помещении, хлопнул его выстрел. Один японец упал. Другой повернул коня... Но Рябов уже дослал в казенник новый патрон. Опять загремел, выстрел. И другой японец грохнулся с лошади... Пуля попала ему в затылок и раздробила всю верхнюю часть черепа. Рябов подбежал к окну схватился обеими руками за раму, распростирая руки вправо и влево, и закричал: -- Что!.. Ай не сладко!.. Оба японца лежали без движения... Они были убиты сразу, как молнией. И Рябов видел это, но все-таки не мог им не крикнуть этих своих слов. Голос у него был резкий и отрывистый. Он будто не кричал, а каркал. -- О!.. То-то... И подняв голову и глядя уже не на японцев, а вдаль, где синели горы, он крикнул опять, грозя кулаком: -- У, дьяволы!.. Глава VI Рябов стоял на коленях у стены фанзы и копал в земле ямку своим ножом. Он держал нож, захватив всю рукоятку в кулак, стиснув пальцы так, что на тыльной стороне руки напряглись жилы, и ударял ножом быстро раз за разом, вонзая его в землю по самую рукоятку. Лицо у него было мрачно, будто на лицо нашла туча, и горело такою же злобой, как за минуту перед тем, когда он готовился стрелять по японцам. Почти через равные промежутки сверкал нож. Казалось, Рябов не просто ковыряет затверделую убитую и утоптанную ногами землю, а ранит кого-то, кому-то наносит удары. -- Вот тебе! Вот тебе! Как-то совсем неожиданно, внезапно, созрело в нем это желание закопать крест. Местность около фанзы он хорошо заметил. Крест потом будет легче найти... А теперь нужно вырыть ямку и закопать крест... Нужно, нужно!.. Непременно нужно. Удары сыплются за ударами. Раз, раз. Земля твердая, как камень... Иногда и камни попадаются большие и маленькие... Нож звенит и лязгает по камням. И тогда Рябов учащает удары. Кажется, огненные серебряные языки выскакивают из земли и опять уходят в землю. Глухо звенит нож под землей, встречаясь с камнем... Песчаниковый камень разбился под ножом и рассыпался как ком затверделой грязи. Рябов на минуту приостанавливает работу, поднимает голову. Лоб у него весь в поту. Рукавом курмы он проводит по лбу. На спине намокшая от пота курма прилипает к телу; там между лопатками на курме темное в ладонь мокрое пятно. Временами на Рябова во время этой работы находило какое-то странное состояние. Голова будто пустела. Зачем он тут? Что он делает? Глаза не мигая глядели вперед, взгляд будто рассеивался по предметам. -- А! -- загоралась мысль, -- вот зачем... Крест... Опять он нагибался... Почти отчаяние вспыхивало в лице и в глазах... И сквозь это отчаяние сверкала злоба... Вот зачем! Вот зачем. Раз... Раз... А на десницах блестят слезы... И зачем все это... Зачем тут Манчжурия, а не родная деревня! О, чтобы вас, нехристи! Опять попался камень... Лязгнул нож. И кажется ему, что не в земле лязгнул нож, а в нем самом. Будто по сердцу царапнул... До последней степени напряглись и натянулись нервы... Точно кожу с него сняли, и каждое прикосновение жжет огнем. Вот тебе, вот тебе! Ямка уже давно была готова. Стоило только выгрести землю и осколки камней... Он все продолжал копать. Самое ужасное для него было сейчас самое последнее: когда придет время опустить в яму крест. Иногда ему казалось, что время уже пришло. Пора!.. И вдруг тоска разливалась в нем. И казалось ему, что все, что он делал до той минуты, вся его жизнь в Манчжурии совсем лишнее и ненужное... Клубком к горлу подкатывались слезы... Нет, еще рано... Надо глубже... Слезы капали на взрыхленную землю... Нагнувшись опять начинал он свою работу... Нет, теперь довольно... Пора! Он бросил нож и стал выгребать землю... Он захватывал землю полными пригоршнями и высыпал около ямы. Опять набежали слезы.
