Скоро в бухточку вошел катер, на него село около двадцати солдат, и он отошел от берега. Если бы не часовой, обосновавшийся на мысочке около трупа старшины, и не звуки губной гармошки, невыносимые, как зубная боль, можно было бы подумать, что немцы ушли с островка.　

А солнце еще высоко. Кончится ли этот день?　

Онемела нога. Повернуться бы хоть чуточку. Или закурить… Нельзя: вдруг заметят?.. А мысли бегут, бегут… Не мысли, а клочки какие-то. Только что заново пережил свое знакомство с Зурабом, а мысли уже перенеслись в родной колхоз. Вот он, Губенко, стоит, навалившись спиной на толстый ствол осокоря. Рядом — Нюся. Она заглядывает ему в глаза и шепчет, хотя близко никого нет:　

— Не обманешь, Митя? Приедешь?　

Не обманет, Нюся, тебя твой любимый. А если и не придет, то не его вина…　

Думы невеселые, но чистые. И только одна гаденькая. Она появилась неожиданно и прошептала: «Не шевелись, не подавай признаков жизни. Корабли и без твоей помощи проскочат, а ты жить будешь, домой вернешься!». Появилась, прошептала и исчезла. Исчезла гадкая мысль, а Губенко еще долго злился на себя за минутную слабость.　

Ночь незаметно спустилась на землю. Так темно, что даже не видно часового на мысочке. Но фашисты тут: все еще плачут губные гармошки.　

Губенко устал от переживаний, у него теперь одна мысль: только заметили бы корабли луч фонаря.　

Вдруг в мерный рокот волн вплелся новый звук. Он все ближе, мощнее. Вот уже не слышно моря, его жалобы потонули в гневном реве авиационных моторов. Губенко догадался: советские самолеты идут обрабатывать цели. С минуты на минуту должны появиться и родные корабли…　

Наконец Губенко увидел в море ярко мигающую звездочку и включил свой фонарь. Не прошло минуты — что-то крикнул часовой на мысочке, и пули высекли искры из гранита около самой щели. Губенко понял, что его убежище обнаружено и жить ему осталось считанные минуты. Мозг работал лихорадочно: что делать? Ждать здесь? Возьмут как барсука в норе…　

Губенко, еще раз посмотрев на фонарь и проверив направление луча, поднялся, напрягся — и камни скатились с его широкой спины.　

Все ли корабли найдут, заметят тонкий луч света?　

А фашисты уже окружают, надеются взять живьем… Они переговариваются совсем рядом…　

Губенко выхватил из кармана бутылку с зажигательной смесью и разбил ее о камень. Мгновенно вспыхнули обломки ящиков и бочек, которые еще утром принесли сюда, и красное пламя, казалось, прильнуло грудью к камням.　

На багровом фоне Губенко стал отчётливо виден. Фашисты поняли, что сдаваться он не собирается; отрывисто прозвучал выстрел немецкой винтовки. Губенко взмахнул автоматом, будто погрозил, и упал в огонь. Языки пламени еще робко бегали по рукаву его черного бушлата, а с моря на островок уже надвигалась громада корабля. Еще мгновение, и она пронеслась дальше. Длинноствольные корабельные пушки были нацелены в ночь.　

За первым кораблем мелькнули второй, третий. Казалось, их манило, влекло к себе это жаркое пламя, возникшее на голых, холодных валунах.　

Прошли годы. Как памятник, стоит на том островке высокая белая башня. Днем за много миль видят ее моряки. А ночью яркий сноп света бьет из-под ее купола, помогая кораблям найти кратчайший и безопасный путь. Старые моряки называют этот островок Маяком Победы.

УЛИЦА — ЕГО ИМЕНИ

На перекрестке улиц прощаются двое.　

— Запомнил адрес? — спрашивает она.　

— Дом и квартиру врезал в память. Еще раз улицу повтори.　

Бушмакинская. Вот эта самая, на углу которой стоим.　

Они еще раз улыбаются друг другу и смешиваются с людским потоком.　

Не знаю, о чем они думали, расставшись. Может быть, он твердил название улицы — Бушмакинская. А вот знал ли он, знала ли она, почему эта улица так названа? Вернее — улицей Героя Советского Союза Бушмакина.　

Кто он такой, этот Герой Советского Союза Алексей Петрович Бушмакин, чье имя присвоено одной из улиц молодой Перми?　

1.

Солнце, спустившееся почти к самым вершинам пологих холмов, кажется облитым кровью и еле видно сквозь тучи дыма и пыли: заканчивается еще один день Курской битвы.　

Уже несколько дней грохочет эта битва. Здесь, на сравнительно узком участке фронта, фашисты бросили в бой лучшие дивизии автоматчиков, здесь тысячи их танков рвали гусеницами иссушенную солнцем и взрывами землю, здесь тысячи их самолетов почти непрерывно выли в небе, с которого дым горящих деревень и едкая пыль согнали голубизну.　

Много, чудовищно много фашистских сил было брошено в бой, но советские солдаты выстояли! И даже сами перешли в наступление, вспоров танковыми клиньями вражеский фронт.　

Острием одного из таких клиньев был батальон майора Бушмакина. Майору около тридцати лет, а выглядел он значительно старше. Такое впечатление создавали и его плотное тело, и неторопливые движения, и даже медленная речь. Будто через силу бросал он редкие слова.　

Но особенно запомнились его лицо и глаза. Лицо — исчерченное полосками пыли, которая потемнела там, где еще недавно стекали струйки пота, скопилась в упрямых складках у рта. Словно шрамы легли эти полоски пыли на лицо майора и сделали его строже и старше.　

А ввалившиеся и покрасневшие от бессонницы глаза смотрели на поле боя спокойно и вроде бы — даже равнодушно. Будто майора нисколечко не волновали ни разрывы снарядов, вспыхивающие рядом с танком, ни самолет, падающий на танк в отвесном пике.　

Иными словами — посмотришь на лицо Бушмакина, заглянешь в его глаза и сразу поймешь, что ничего не ново для майора на поле боя, что он прекрасно знает, куда и зачем ведет свой танковый батальон.　

Однако майор видел все — и разбитые обгоревшие　вражеские танки, и орудие, которое подмял под себя соседний танк, и змеи вражеских окопов, и порванную, искромсанную колючую проволоку, и трупы, трупы в серовато-зеленых мундирах ненавистной фашистской армии. Особенно же внимательно он следил за теми фашистами, которые еще были живы. Вот из-за разбитого снарядом «фердинанда» сверкнул орудийный выстрел. На мгновение сверкнул, а майор уже кричит в микрофон:　

— Нефедов! «Фердинанд» левее тебя — видишь! За ним — орудие!　

А еще через минуту:　

— Вотинов! Вотинов! Обходи этот дот, обходи! Полный вперед, а с дотом пехота разберется!　

И танки Вотинова, задержавшиеся было перед амбразурами дота, круто сворачивают влево, обходят и отсекают от этой крепости фашистскую пехоту, косят ее пулеметными очередями, давят гусеницами.　

Танк