Они подкатили на чёрном «Вольво» к озеру Чамо. Там располагалась загородная резиденция президента. Автоматчики в малиновых беретах пропустили их к белоснежному дворцу, напоминавшему Версаль своей барочной лепниной и гранёными хрустальными фонарями. Скользили, как чёрные рыбы, великолепные машины. Из них выходили чернолицые дамы в вечерних туалетах, министры, военные. Мелькали мундиры, орденские колодки. Возникла под фонарём и тут же пропала ряса священника. Тропическая чёрная ночь, блеск близкого тёмного озера, множество чёрных лиц, неразличимых во тьме. Только горят белки. Кажется, вечерние платья из алых, голубых, изумрудных шелков плывут без тел, как облачение невидимок.

Лемнер избавился от выгоревшей панамы, линялого камуфляжа, избитых башмаков. На нём был смокинг, галстук-бабочка, туфли стиля «Оксфорд». Лана была в розовом шёлке, цвета фламинго, с голой спиной, вольно раскрытой грудью. На груди готовый скользнуть за вырез, сиял голубой бриллиант.

— Меня не оставляет чувство, что должно случиться несчастье. Быть может, лучше уйти?

— Многие из гостей хотят превратиться в твой бриллиант и скользнуть за вырез твоего чудесного платья.

Приём проходил на открытой веранде. Дворец, освещённый огнями, сказочно сиял. Ступени веранды спускались к воде. Были расставлены столы под белоснежными скатертями. Блестели хромированные чаны с яствами, под каждым горел голубой огонёк спиртовки. Бармен с ловкостью факира мешал коктейли, вливал разноцветные струйки, бросал в тяжёлые стаканы кубики льда. Гости брали стаканы, подносили к губам. Блестели зубы, появлялись алые языки, на пальцах, сжимавших стакан, переливались бриллианты.

— Почему мне так тревожно? — Лана держала под руку Лемнера, и он вёл её по веранде, раскланиваясь с незнакомцами в мундирах и смокингах, искавшими его внимания.

Озеро мерцало под фонарями. Стена тростников чернела среди слюдяной воды. Озеро трепетало, вспыхивало множеством всплесков. Бессчётные жизни наполняли воду, кружили, танцевали, любили друг друга, чертили на воде гаснущие линии. Вода чуть слышно звенела. Тростники молчали. В них таилась притихшая, не спящая, чуткая жизнь, слушала звуки воды и неба.

— Мне кажется, здесь кто-то есть, невидимый, смотрит на нас. Руку протяни, и его коснёшься.

— Чёрная кошка в чёрной Африке.

Лана протянула голую руку. Рука попала в свет фонаря, стала серебряной. На неё из мрака слетелось множество прозрачных существ, покрыли руку слюдой. Рука переливалась, словно стеклянная.

К ним подошёл статный, грациозный человек в смокинге, с золотыми запонками в манжетах. Его чёрное лицо было едва различимо. Фарфоровые белки, рубашка, золото в манжетах сияли.

— Я профессор лингвистики Муранго Мунене, — представились белки. — Я слушал вашу речь, месье Лемнер, на открытии памятника Пушкину. А знаете ли вы, что в моей родовой деревне Кнамбо живёт дочь Пушкина от Анны Керн? Она перевела на суахили стих отца «Я помню чудное мгновенье». Теперь, когда мы хороним односельчан, мы читаем этот замечательный стих.

— Прошу прощения, профессор Мунене. Не могли бы вы подробнее рассказать об этом моей жене? Я хочу поприветствовать президента Мкомбо.

На веранде появился президент, радушный, белозубый, с осанкой милостивого повелителя, утомлённого народным обожанием. Его окружала охрана, могучие, с лицами львов, телохранители. Они с ненавистью смотрели на гостей, отыскивая того, в кого влепят пулю. К президенту тянулись, боялись подходить, кланялись издалека.

Лемнер прошёл сквозь охрану.

— Чувствую, месье президент, как под вашим мудрым правлением страна идёт к процветанию.

— Вы имеете в виду ещё два золотых рудника, которые перешли в вашу собственность?

— Я имею в виду настроение в подразделении «Пушкин». Мои люди перегрызут глотку всякому, кто оспорит ваше право на власть.

— Передайте мою благодарность подразделению «Пушкин». Кстати, я не знал, что в России мертвецов хоронят головой вниз. Почему?

— Так легче думать, месье президент. Какие уж мысли, если твой труп сжирают собаки?

— Мой дом — ваш дом, месье Лемнер. Африка любит вас.

Лемнер возвращался к покинутой Лане. Его остановил китайский военный атташе.

— Правда ли, господин Лемнер, что русские войска концентрируются у границ Украины? Возможна ли война?

— Возможна ли война между Китаем и Тайванем? — Лемнер задал встречный вопрос. Китаец посмотрел на Лемнера прорезями снайперских глаз, и они расстались. Иногда встречный вопрос красноречивее любого ответа.

Его задержал священник. Чёрная ряса, чёрная борода, чёрное лицо делали его невидимым, если бы не яркие, как фарфоровые изоляторы, белки и розовый язык. Да ещё запах елея, который пахнул плодами манго.

— Хотел вам сказать, сын мой, что православие нашло, наконец, свой народ. Африканцы приняли православие естественно, кротко, ибо оно созвучно нашим культам и традициям. Когда мы в храме читаем «Символ веры», то начинаем танцевать и не можем остановиться до конца службы. Мы слегка переиначили Евангелие от Иоанна. Мы говорим: «Вначале был Пушкин, и Пушкин был у Бога, и Пушкин был Бог».

— Аминь, — произнёс Лемнер и заспешил к Лане. Лингвист продолжал увлечённо втолковывать:

— Мы считаем, что всё произошло от Пушкина. Люди, животные, птицы, рыбы, цветы, камни, звёзды. Когда наши рыбаки уходят на рыбный лов, они произносят молитву: «Пушкин, отдай нам свою чешую, свои плавники, свой рыбий пузырь!» Когда охотники идут убивать антилопу, они взывают: «Пушкин, одари нас своими копытами, своими рогами, своей пятнистой кожей!»

Лемнер подошёл и некоторое время внимал. Не перебивал лингвиста, видя, как интересен Лане его рассказ. Но на эстраде появились музыканты, все в белых пиджаках, с драгоценными трубами, флейтами и саксофонами. Сунули мундштуки инструментов в пухлые губы, раздули чёрные щеки. Полилась волшебная музыка, бархатная, как шерсть пантеры, сладостная, как сок манго, пьянящая, как цветок фиолетовой акации. Музыка пьянила Лемнера. Два глотка виски, серебряная, усыпанная стеклянными мерцаниями рука. Тёмное озеро с трепещущей водой, множество голубых и изумрудных мальков. На свет фонаря из озера всплывает большая рыба. Это Пушкин с алыми жабрами, в перламутровой чешуе. Плавником он ласкал Анну Керн. Китайский атташе целит лучиками в православного священника, а тот издалека благословляет президента Мкомбо. Стакан в руках бармена из голубого становится алым. Пальцы батюшки, благословляющие президента, тонкие, как чёрные лепестки.

Лемнер танцевал с Ланой. Вел её в чудесном кружении. Они ступают по водам, струятся её шелка, сияет голубой бриллиант. Вместе с бриллиантом он сливается за вырез её розового платья.

Они танцевали. Гости расступились, смотрели фарфоровыми глазами, как он обнимает её, водит по кругам с закрытыми глазами. Не раскрывая глаз, он слышал, как чудесно волнуется её спина, её нога сильно, плавно касается его ноги.

— Люблю тебя. С детства, когда ждал твоё появление в окне, и ты на мгновение представала в ослепительной наготе. Исчезала, и наутро я ждал твоё появление. Зачем нам другая жизнь? Зачем нам попугаи, безумные ветры, слепые воды, дурные