— Всё правда, господа. Кроме одного. Вы не успеете попасть на праздник.

— Почему? Разве это так далеко?

— Потому, господа, что сейчас вы будете убиты. Вас похоронят ногами вверх, как здесь хоронят лазутчиков. Готовьтесь умереть, господа, — Лемнер достал золотой пистолет. Оружие засияло на ладони, как слиток.

— Вы не имеете права! Мы требуем встречи с послом!

— Здесь я посол, господа. Вы изложили мне ваши требования. Они неприемлемы.

Солнце жгло из рыжей горчичной тучи. Синий жук полз по броне. Слиток сиял на ладони. Кругом желтели чахлые, с мелкими листочками заросли. У дороги высился термитник, похожий на запёкшийся ком глины.

— У вас есть возможность выжить, господа. Расскажите, какого человека в нахлобученном капюшоне вы видели в Киеве на Майдане. Кто тот, что подвёл мир к роковой черте и держит палец на спусковом крючке?

— Но, господин Лемнер!

— Кого вы узнали, заглянув под капюшон?

Лемнер поднимал пистолет, который драгоценно горел в кулаке.

— Это был… — заикался Чук. — Это был…

— Ну!

— Это был Иван Артакович Сюрлёнис!

Душная буря понеслась над дорогой, согнула чахлые заросли, закружила до неба красную африканскую пыль. Лемнер пытался устоять в страшном вихре. Буря срывала панаму, отдирала от земли, уносила в пылающее небо. Он был жалкой соринкой, красной пылинкой, бессмысленной и ничтожной. Он исчезнет, так и не поняв тайну своего появления, тайну сотворения мира, тайну той облупленной двери с табличкой «Блюменфельд», перед которой он замирал, слыша, как отстаёт погоня. Чудища возвращались в подвал. Там обитал жуткий испанский мертвец с огромным рогом из черепа. Там же таилась страшная «Герника», и минотавр оглашал джунгли истошным рёвом. Голые пятки француза ещё шевелились, когда голова и тулово были уже в земле.

Страшные клещи сдавили Лемнеру череп. Он хотел угадать: зачем понадобился тем, кто управляет мировыми стихиями? Зачем призвал его Светоч, а потом Чулаки, а потом Иван Артакович. Они крутят колёса жуткой русской мельницы, перемалывают красное зёрнышко перца, красную пылинку, Михаила Соломоновича Лемнера, повелителя Африки, отпрыска колена Аронова, занесённого мировой непогодой в русскую жизнь.

— Как страшно жить среди неразгаданных тайн, вместо отгадки довольствоваться парадоксами!

Буря утихла, унесла с кустов часть листвы, оставила ожоги на лицах, натёрла песком броню бэтээров, и она зеркально блестела.

— Господа, поначалу я решил, что вы оба умрёте. Но сердце мое расширилось от любви. Умрёт один из вас. Его убьёт другой. Вот пистолет. Кто из вас его возьмёт?

— Господин Лемнер, это невозможно! — воскликнул Чук. — Ведь мы с вами знакомы! Нас познакомила Лана Веретенова. Она так хорошо о вас отзывалась. Вы мягкий, добрый, благородный человек. Посвятили себя изучению Африки, этого рвущегося на свободу континента. Если вам не нравится наша миссия, мы готовы повернуть обратно и вернуться в Москву. Рассказать Лане о нашей встрече, какой вы великолепный воин в этой панаме, с золотым пистолетом. Нам говорили, что он принадлежал убитому президенту Блумбо. Но теперь мы видим, что это не так. Вы позволите нам уехать? Гек, собирай вещи! Мы едем обратно!

Синий жук на броне дополз до профиля Пушкина. Раскалённая броня жгла ему лапки. Он отпал от брони, побежал по дороге у ног Лемнера, сверкнув синей сталью.

— Я предлагаю одному из вас жизнь. Иначе оба умрёте!

Лемнер водил пистолетом, посылая золотые вспышки Чуку и Геку.

— Возьми пистолет, — сказал Гек. — Я умру. Скажи маме, что это несчастный случай. Упал в пропасть, утонул в озере, попал в пасть льва.

— Не могу! Господин Лемнер, проявите милосердие! Ведь мы русские люди! Мы православные! На нас кресты!

— На мне нет креста, — Лемнер расстегнул на груди рубаху. — Когда-нибудь умерев, я буду лежать под иконой. Но хватит лирики. Кто возьмёт пистолет?

Гек напряг плечи, расставил ноги, сжал кулаки, принял боксёрскую стойку. Он был на ринге и готов был погибнуть в схватке. Чук мучительно тянулся к пистолету, отдергивал руку, словно обжигался. Взял пистолет.

Держал неумело. Лемнер ждал, что Чук мгновенно взметнёт пистолет и выстрелит в него, в своего палача, и будет стрелять, пока автоматчики не срежут его. Чук поднял пистолет, жаркий, как слиток. Направил в лоб Гека.

У Лемнера оставались секунды, чтобы остановить выстрел. Он искал в своей душе хоть малую искру милосердия, слабую тень сострадания. Его мысль вызывала лицо отца, Соломона Моисеевича, безобидного добряка, знатока французской литературы. Матери, Софьи Семёновны, декламатора еврейских стихов. Не было милосердия, сострадания. Была пустота с металлическим проблеском скользнувшего жука.

Чук выстрелил. На лбу Гека появилась маленькая красная клякса. Гек упал на дорогу лицом вниз, и Лемнер искал на его бритом затылке выходное отверстие. Не находил.

Взял из рук Чука пистолет.

— У каждой пули есть своя улыбка. У пули, которой ты убил друга, улыбка Иуды. Такие люди, как ты, не должны населять Землю.

Лемнер выстрелил Чуку в переносицу. Красивое лицо лётчика Чкалова вдруг сжалось, сморщилось, стало маленьким, как у амулета, которые продаются в лавках мексиканских колдуний.

— Копайте яму, — приказал Лемнер автоматчикам. — Одну на двоих. Им будет о чём поговорить.

Вырыли яму. Тёмная земля на солнце светлела, превращалась в пепел. Из ямы тянуло прохладой. Журналистов окунули головами в яму и держали, засыпая землей. Торчали стопы в кроссовках. Лемнер содрал обувь. Пересчитывал голые пальцы. Их было двадцать.

— Командир, зачем содрал обувь? — спросил Вава.

— У них незагорелые пятки.

Вечером в отеле Лемнер, после прохладного душа, облачился в махровый халат. Пил белый Мартини со льдом.

В дверь номера постучались.

— Кому ещё там не спится?

Дверь отворилась. На пороге стояла Лана Веретенова.

Глава четырнадцатая

Он целовал её пунцовый рот, не давая дышать, погружал лицо в душистые волосы и сам задыхался, бежал губами по бровям, ресницам, подбородку, тёплой груди, коленям, находил лодыжку и целовал ненасытно, а потом вновь бежал губами по коленям, бёдрам, дышащему животу, к пунцовому рту, не давая вздохнуть. Она летала пальцами по груди, плечам, спине, и у него от касаний случались вспышки. На мгновение он видел золотой пистолет, синего жука, фиолетовую точку, куда подлетал вертолёт, и сиреневый глаз антилопы, и цветущее дерево перед дворцом, и он втыкает ствол автомата под рёбра великана, и фламинго плавно летит над водой, и следом течёт его розовое отражение. Она будила в нём видения, словно просматривала его жизнь и что-то искала в ней, то, что