Лемнер смотрел на белое солнце. Закрыл глаза. Вместо солнца плавало два чёрных шара. Он боялся открыть глаза и увидеть в небе чёрный шар, покрывающий снега чёрным блеском. Открыл глаза. Сияло белое морозное солнце. Ланы не было на скамейке. Из дома бежал Вава, разбрасывая тяжёлыми башмаками ломтики наста.

— Командир! — кричал, задыхаясь, Вава. — Командир!

— Называй меня «государь», — перебил его Лемнер.

— Что? — ошалело спросил Вава.

— Ладно, я так. Шутка.

— Командир, поступил приказ министра обороны. Корпус «Пушкин» подлежит расформированию. Его подразделения вливаются в состав армейских частей и немедленно направляются на фронт.

— Что ты сказал? Приказ? Министра обороны? Узкоглазого сына тайги? Банкетного полководца? — Лемнер почувствовал бешенство, от которого скрипнули зубы, мышцы превратились в железо. Он увидел тяжёлое, каменное, как у скифской бабы, лицо министра, коричневые толстые щеки, фиолетовые губы, узкие злые глаза. Увидел горящий лагерь, обгорелых мертвецов, хвостовик ракеты, выпущенной по приказу министра. Бешенство слепило, жгло. Тело покрыла огненная сыпь. Хотелось ударить это надменное тупое лицо, вонзить в него остриё ненависти. — Приказ, говоришь? На фронт?

Лемнер сорвал с плеча Вавы рацию.

— Я «Пригожий»! Я «Пригожий»! Приказываю формированию «Пушкин» в полном составе покинуть район боевых действий и идти на Москву! Министра обороны, все властные структуры и Президента, если он жив, обвинить в государственной измене и судить по законам военного времени! Беру на себя все полномочия по управлению государством! Обращаюсь к народу России сплотиться вокруг нового руководства страны. Время предателей, воров, лгунов, осквернителей русских святынь — это время прошло. Наступает долгожданное время, о котором великий Пушкин сказал: «Взойдёт она, звезда пленительного счастья!»

Лемнер вернул рацию Ваве.

— Вава, пиши приказ по войскам! Готовь поход на Москву! — Бешенство Лемнера превратилось в жуткую весёлость. Смешными казались все опасения, все строгие запреты, все увещевания. Всё было сметено. Сверкали снега. Сияло белое солнце. Он был угоден русским снегам, угоден солнцу. Его приказ летел по войскам. Формирование «Пушкин» снималось с места, выстраивалось в колонны. Начинался поход на Москву.

Глава сорок семь

Ростов в розовых дымах, в морозном блеске стёкол, в янтарных фасадах, с машинами, запрудившими улицы, работал, торговал, кутил в ресторанах, воровал, молился, когда над главным проспектом с грохотом и свистом винтов прошли вертолёты. Пятнистые, с красными звёздами, они несли на подвесках ракеты, шли низко, выстригая винтами воздушный коридор. Машины разбегались с проспекта, кидались в соседние улицы, увязали в пробках. Вертолёты просвистели. На опустевший проспект вкатывали танки. Тяжело, гневно давили асфальт, грохотали мимо магазинов, ресторанов, салонов красоты, парикмахерских.

Люди валили на тротуары, прилипали к стёклам домов, глазели, как идут чудовищные машины с намалёванным на броне профилем Пушкина. Танки проревели, повесив над проспектом синюю гарь. Проспект пустовал минуту. Длинной стальной струёй, упругие, гибкие, похожие на ящериц, пошли бэтээры. На броне, цепко облепив башни, сидели автоматчики, поглядывали на толпу, не отнимая пальцев от спусковых крючков. Над головным бэтээром плескалось алое знамя с золотыми кистями и портретом Пушкина. Лик волновался, дышал среди шёлковых всплесков. В люке, по пояс, стоял Лемнер, без танкового шлема. Шёлк знамени накрывал его, стекал по плечам, и вновь становилось видным его лицо, умытое шёлком, властное, непреклонное, чеканное, будто оттиснутое на золоте медали. Люди на тротуарах кричали:

— Лемнер, ура!

Постовые отдавали честь. Девушки бежали за бэтээрами и кидали алые гвоздики. Автоматчики ловили цветы. Женщина в кокошнике несла к бэтээру каравай. Лемнер наклонился с брони, отломил пшеничный ломоть, окунул в солонку и ел, а женщина посылала ему вслед воздушный поцелуй.

— Голубчики вы наши!

Лемнер подкатил к зданию администрации. Перед входом стояли два танка. Автоматчики охраняли подъезд. На ступенях, без шубы, в костюме, встречал губернатор. Схватил его руку двумя своими, не отпуская, вёл по лестнице.

— Город приветствует вас, Михаил Соломонович!

В кабинете губернатора работники аппарата снимали со стены портрет Президента Леонида Леонидович Троевидова. Его полный ласковый лик заменяли портретом Лемнера, того, властного, непреклонного, каким увидела его Ростов на броне бэтээра. Губернатор доложил об обстановке в городе, представил руководителей служб. Генералы силовых структур стояли навытяжку. Командующий группировкой обратился к Лемнеру:

— Товарищ Верховный главнокомандующий!

Появился телеведущий Алфимов, восклицал перед камерой:

— Ростов приветствует спасителя России!

Губернатор пригласил Лемнера на обед в его честь, но Лемнер сухо отказал:

— Меня ждёт банкет в Кремле.

Покинул администрацию, угнездился в головном бэтээре и повёл колонну на трассу «Дон».

Шёл к Москве, останавливался ненадолго в городках и посёлках, собирал народ, выслушивал жалобы, вершил суд.

В утлом городке мэр, в бобровой шубе, с голым черепом, обезьяньими надбровными дугами и злыми глазками пугливого грызуна стоял на площади среди бушующего народа. Ему кричали:

— Вор бесстыжий!

— Вдову обокрал!

— Девчонку снасильничал!

— Рощу под коттеджи срубил!

— Дом престарелых спалил!

— Бухгалтершу до петли довёл!

В него плевали, грозили кулаками, дергали за бобровый мех. Лемнер стоял на бэтээре, слушал вопли, смотрел, как пугливо озирается мэр, желая спрятаться в глубину шубы.

— Граждане, люди русские! — Лемнер повелительно повёл рукой, смиряя голоса. — Эту гадину больше не может терпеть земля. Мы, русские, терпеливый народ, но терпению нашему настал предел. Я иду в Москву, чтобы восстановить справедливость и вернуть народу всё, что у него отобрали воры, насильники и лжецы. С этой минуты в России — ни мэров, ни пэров, ни херов! Приказываю! Дворец с золотыми колоннами, которые позолотил себе этот бывший мэр, отдать старикам и сиротам! Шубу из бобра отнести вдовице! Его же, — Лемнер ткнул перстом в мэра, — повесить перед входом в мэрию с надписью: «Высоко вишу, далеко гляжу». Исполняйте!

Солдаты ловко, весело содрали с мэра шубу. Шубу мэр набросил второпях на голое тело. Стоял голый, кривоногий, с волосатой грудью, стыдливо закрывая промежность:

— Не виноват! Всё отдам! Рощу посажу! Фонтан построю!

Его скрутили, поволокли к фонарному столбу. На фонаре мерцала оставшаяся от Нового года гирлянда. Мэр визжал, как свинья, которую валит на землю резак, подсовывая нож под лопатку.

Солдаты ловко, из телефонного провода, соорудили петлю, просунули в неё лысую голову мэра. Двое за ноги приподняли его, третий туго наматывал провод на столб. Солдаты, держащие ноги, отскочили. Мэр забился в петле, дёргался. У него в паху взбухло, изверглось семя. Над ним мерцала огоньками новогодняя гирлянда. Народ молча смотрел. Лемнер бросил ноги в люк бэтээра.

— Я — «Пригожий»! Вперёд, на Москву!

Колонна, грохоча танками, скользя бэтээрами, прошла сквозь городок. Дымя и лязгая, вышла на трассу.

У большого села на дорогу вышли ходоки, остановили колонну, стали звать Лемнера в село, изнывающее под