— И?..

— …и привыкаем к этому. В конечном счете, даже роли последних неудачников или мерзавцев начинают нам нравиться. За неимением лучшего, конечно.

Чем больше слов — тем меньше смысла. Что говорить, когда жизнь катится в пропасть, а ты и рад этому? Я замолкаю.

Мы молча поглощаем макароны с засохшим на них сыром. И макароны, и сыр почти безвкусны. Возможно, это даже к лучшему. Особенно, если учесть, где их готовили.

За соседним столиком происходит какое-то движение, затем со стола грохает посуда — кажется, тарелка, раздается звон, и куча осколков разлетается по покрытому керамической плиткой полу. Слышится ругань, хриплые утробные голоса жителей подземелья.

Женщина за прилавком, которая продала нам макароны и которая тут за администратора и официанта одновременно, прикрикивает:

— Будете бить посуду, вышвырну на улицу!

В ответ ей звучит заискивающий голос:

— Мариночка, прости. Мы сейчас все уберем.

После этого из-за стола выползает сухонький мужичок и нетвердой походкой движется к прилавку. Там его уже ждут метла и совок, которые тянет женщина по имени Марина. Тихо матерясь, мужичок убирает осколки. Кажется, на всех остальных посетителей заведения эта картина не производит ровным счетом никакого впечатления.

— До мордобоя не дошло — и слава богу, — говорит Олег.

— Думаю, бить друг другу морды им уже наскучило.

— Скорее всего.

Отставляем пустые тарелки и допиваем сок.

— Ты точно пить не будешь? — спрашиваю я еще раз Олега.

— Точно. Я в завязке. Железно!

— Ну, раз железно — значит, железно. Пойдем дальше?

— Пойдем.

Покидаем мрачное заведение, выходим на улицу, пропитанную томным теплом августовского вечера. Во дворах-колодцах гулко звучит эхо: детские голоса с игровых площадок и сиплая ругань жителей коммуналок.

Движемся в сторону Фонтанки. Мимо вяло текут пешеходы, проезжают машины. Весь город замедляет свое движение, ловя минуты и секунды этого вечера. На пересечении одной из улиц играет уличный музыкант. Мы останавливаемся возле него — послушать.

— Постоим немного? — спрашивает Олег.

— Ага.

Музыкант играет на гитаре и губной гармонике, закрепленной возле его лица на специальном держателе. На нем шляпа и футболка с портретом Боба Марли, а также порванные в нескольких местах джинсы. На ногах — резиновые тапочки. Он проводит пальцами по струнам и начинает выводить вступление к «Восьмикласснице» группы «Кино».

Пустынной улицей вдвоем

С тобой куда-то мы идем…

Музыкант начинает петь, Олег улыбается:

— Вдвоем… по улице… Почти про нас.

— И кто из нас восьмиклассница?..

Вопрос повисает в воздухе. Конечно, нет смысла на него отвечать. Это просто шутка и всего.

Августовский вечер — квинтэссенция нарастающего разочарования. Ты не успеешь в Вечность, как быстро ни беги… Лето кончается, а что ты сделал за это лето? Сидел в офисе, в котором даже нет кондиционера, и что-то впаривал таким же замыленным менеджерам и бабушкам-бухгалтерам…

— Тебе не кажется, что наша жизнь — лабиринт, из которого нам никогда не выбраться?

— А это плохо?..

— Не знаю.

Я стою, слушаю уличного музыканта. Он играет на гитаре и параллельно выводит соло на губной гармонике. Музыка разливается по сырой мрачной улице Петербурга Достоевского, проникает в дома, в подворотни, в нездоровое нутро города, сливаясь с ним, становясь частью его.

— Эта музыка звучит здесь как реквием…

— Думаешь?..

— Я думаю, что что-то в этой жизни идет не так…

Олег молчит, осмысляет.

— Вполне возможно. Но другой жизни нам просто не дано. И потом, где гарантии, что в другой жизни у нас все получилось бы так, как нам хочется?

Он прав. Гарантий никаких. Я даже могу предположить, что в другой жизни все было бы еще хуже, еще скучнее и бессмысленней.

— Пойдем отсюда?

— Пойдем…

Через переулки, через подворотни, стиснутые каменными громадами домов, мы протискиваемся к Фонтанке. Пересекаем асфальтовую полосу, повисаем на чугунных решетках набережной. Шагах в двадцати от нас гранитные ступени, сбегающие к воде. Идем туда, спускаемся, садимся на ступени.

Пахнет речной тиной и мокрым камнем. По темной поверхности реки плывут радужные бензиновые пятна. Наши тени на воде колышутся и идут мелкой рябью, иногда принимая причудливые формы.

Метрах в пятидесяти от нас из воды торчат деревянные сваи — остатки старой набережной. Они покрыты зеленым налетом и похожи на гнилые зубы.

— Наверное, это была плохая идея — строить город на болоте.

— Вообще — да. У нас в институте этот феномен исследовался… Заболеваемость высокая и количество умопомрачений тоже. Но, строго говоря, выбора у Петра не было…

— Это у нас выбора нет, точно.

Молчим. Смотрим в воду, каждый думает свое.

— Это свойство человека — приспосабливать под себя места, малопригодные для жизни, — нарушает тишину Олег. — Населять их, менять среду…

Я смотрю на плывущие мимо бензиновые пятна. На мусор, который проглядывает со дна реки: пустые пивные бутылки и ржавый металлолом.

— Да? Я думал, что свойство человека, наоборот, — делать места, в которых он поселился, малопригодными для жизни.

— Не надо сгущать краски. Что человек точно умеет лучше всего — так это отравлять собственную жизнь, превращая ее — совершенно сознательно — в ад кромешный. Усложняя все настолько, что в конечном счете становится непонятно даже самому себе… Следует смотреть на жизнь проще…

— Для этого необходимо как минимум, чтобы вокруг было поменьше бессмыслицы…

— Бессмысленность — просто черта нашего времени. Нужно привыкать.

В принципе — да. Привычки нивелируют сомнения. Привычки заставляют уснуть даже совесть. Сила привычки — это сила темной стороны души, которая ждет своего применения. Привыкая, ты становишься равнодушен.

— Неудивительно, что большинство людей в таких условиях презирает свое бытие.

— Да, предсказуемо. У большинства нет прошлого, а соответственно, настоящего. Как думаешь, какие у них шансы на будущее?

— Никаких.

Мимо проплывает небольшой экскурсионный теплоход. На палубе несколько туристов, закутавшись в пледы, глазеют по сторонам, осматривают фасады старинных домов. Холодный ветер, гуляющий над рекой, теребит их волосы.

Мы с Олегом машем туристам руками, они машут в ответ. Обмен информацией, хоть немного тепла для них и для нас. Движение помогает согреться.

— Знаешь, — говорит Олег, — иногда мне тоже кажется, что все могло бы быть иначе. В качественном плане. Что я мог бы изменить свою реальность, повернуть ее на сто восемьдесят градусов, начать жить по-другому. Наверное, я даже вполне мог бы это сделать, мне по силам такой сдвиг. Может, создать какую-нибудь партию, объединение, секту… — он делает паузу. — Но потом я понимаю, что не стану ничего менять. Что эта реальность, эта данность — и есть отправная точка, мое личное болото… и тут, именно тут, а не где-то еще, мне предстоит строить свой город…

— Везде тупик.

— Возможно. Но из этого тупика начинается движение.

— Оно там же и заканчивается.

Я достаю сигареты, Олег тоже протягивает руку. Вообще он не курит, но, видимо, у него сейчас такое настроение… Я даю ему одну штуку. Закуриваем.

— Тебя послушать, — говорит Олег, делая затяжку, — вообще жить не захочется.

Я выпускаю дым из легких, смотрю на рябь на воде.

— Я всего лишь рупор.

— Рупор — чего?

— Рупор реальности. Я говорю за тысячи тех, кто молчит. Тех, кто просиживает штаны в офисах, потом дома возле компа, теряет время в социальных сетях за обсуждением бессмысленных вещей, тех, кто именует Россию не иначе как «эта страна» и мечтает свалить, но непременно остается, тех, кто строит воздушные замки и с равным успехом хоронит мечты.

— И что реальность должна ответить своему рупору?

— Она обыкновенно молчит. И в этом молчании сквозит насмешка, мой друг.

Я думаю, что о нашем времени, о нашем поколении не снимут фильмов и не напишут книг, потому что у этого времени и поколения нет героев. Точнее, герои есть, но эти герои не хотят быть даже самими собой. Они — слабые и запутавшиеся. История их исканий — это лабиринт, из которого не вырваться. Поэтому рассказывать их историю — значит заблудиться в лабиринте самому. Кто на такое подпишется?

Очередной прогулочный теплоход. Куда и откуда они плывут?

— Ты катался когда-нибудь на прогулочном теплоходе? — спрашиваю я Олега.

— Нет, а что?

— Вот и я. Уже два с лишним года в Питере, а ни разу не катался… И в Эрмитаж не ходил.

— Это обычное дело. Когда все рядом — ни за что не заставишь себя пойти.

— Словно в лабиринте заблудился…

— Что?

Я бросаю окурок в реку, он шипит, пускает по глади воды круги.

— Это я так… Не обращай внимания.

— А-а-а…

Наши разговоры ни о чем. Наверное, так и лучше. Проехать полгорода, чтобы обсудить, в общем-то, очевидные и бессмысленные вещи. В принципе это немного лучше, чем сделать то же самое, но в одиночку. Возникает иллюзия общности и сопричастности.

— Что-то прохладно становится…

— Ага, — Олег ежится, — лето кончается.

В подтверждение его слов