— А кто же еще? — сказал Клемпнер. — Вы, видно, не знаете своего издателя.

Совсем подавленный, глядел Андреас вслед владельцу «Ночного курьера», одному из неограниченных властелинов литературы, одному из заправил общественного мнения, могучему владыке, по сравнению с которым сам главный редактор, доктор Бединер, был рабом, — а сейчас этот самый Иекузер в толпе прочих смертных шествовал через галерею в столовую.

Туркхеймер прошел под руку с молоденькой фрау Блош. Господин Либлинг вел путешествующую по свету русскую княгиню Бубукову; Клемпнер обратил на нее внимание Андреаса. У нее были раскосые глаза, похожие на два штриха углем, во рту она держала сигарету, на которую господин Либлинг взирал со снисходительным неодобрением. За ними плелся, как всегда блаженно улыбающийся, Веннихен; он вел фрау Адельгейду.

Одна за другой бесконечно следовали пары, вперемешку с молодыми людьми, завсегдатаями биржи, журналистами или господами неизвестных профессий, которые намеревались сесть за стол без дам.

— Вот это наша публика, — сказал Дидерих Клемпнер. — Мы, конечно, остались без дам. Супруги Туркхеймер заботятся, чтобы всем было удобно. Но, может быть, у Зюса… Вы ведь сядете за наш стол?

— С удовольствием! — заявил Андреас.

— Поглядите-ка, Зюсу досталась крошка Бирац. Вот будет потеха!

Зюс шел с удивительно стройной и нежной девушкой, в своем светло-голубом простеньком прозрачном платьице она казалась сильфидой. Тонкое изящное лицо мадонны обрамляли густые пепельные волосы, она глядела на мир широко открытыми наивными голубыми глазами. Но вот мимо прошел Ратибор, лысый и нервный. Он оглянулся и с вызывающей улыбкой посмотрел на маленькую фею. И тотчас же движением, показавшимся Андреасу очаровательно беззаботным и ребячливым, она отпустила руку своего спутника и подхватила под руку Ратибора.

— Ишь ты, прежде этого не бывало! — вполголоса воскликнул Клемпнер.

На мгновение Зюс остановился с удивительно глупой миной, затем было устремился вслед за ними. Но подоспевший Душницкий положил ему руку на плечо.

— Без глупостей, Зюс! — сказал он.

Вместе со своим приятелем, все еще несколько оторопелым, он подошел к Клемпнеру и Андреасу, и все четверо в свою очередь отправились между двумя шпалерами лакеев через галерею в столовую.

Андреас с удивлением оглядел огромный голый зал, в котором стояли десятки столиков, он напомнил ему бесконечные залы ресторанов-монстр. Белые гладкие стены, только кое-где украшенные золотыми розетками; под самым потолком, затянутым темно-красной материей, люстра. В общем же электрический свет был в загоне, на всех столиках горели свечи под красными абажурами.

Тарелки и вилки уже стучали, отовсюду несся громкий говор. Но соседи Андреаса по столу еще не разговорились. Чувствовалась какая-то натянутость. Вдруг Зюса прорвало.

— Ну и каналья! — громко воскликнул он.

Андреас оглянулся, но в нарастающем шуме никто ничего не расслышал.

— Ну и каналья! Ну и… — Зюс употребил еще более крепкое словцо, так что Андреас с испугу подскочил на стуле.

Клемпнер рассмеялся.

— О ком вы так? — спросил он.

— Что за вопрос! — крикнул Зюс. — О Бирац, конечно.

Андреас подумал, что в бестактности, так взорвавшей Зюса, скорее можно винить Ратибора, чем девушку.

— Фрейлейн Бирац, верно, уже раньше дала слово. Ратибору? — скромно заметил он.

Зюс ядовито хихикнул, Душницкий засмеялся мягким мелодичным смехом, причем смеялись и его миндалевидные бархатные глаза. Клемпнер любезно объяснил юноше:

— У Ратибора восемь миллионов.

Андреас даже вздрогнул.

— Здесь, верно, на полу валяется больше миллионов, чем у меня марок в кармане? — спросил он, думая, что сострил.

— Здесь все либо миллионеры, либо рвань, — пояснил Душницкий, а Клемпнер добавил:

— Так оно и есть. Среднее сословие вымирает.

Заявление Душницкого показалось Андреасу не слишком лестным для всей компании, ибо он полагал, что у его соседей ровно столько же миллионов, сколько у него самого. Однако он весело рассмеялся, потому что этого как будто требовал хороший тон. Клемпнер попытался утешить Зюса.

— Ведь Бирац в сущности только плохая копия парижских подделок под ангелов с поддельными кудрями, — заметал он.

— Кому вы это рассказываете! — возразил Зюс, развеселившись.

— Не важно, — вставил Душницкий, — для молодой актрисы последний крик моды — добродетель.

— Против взятой напрокат добродетели я не возражаю, — сказал Клемпнер. — Мне противна ложная скромность. Вы, верно, заметили, что у Верды Бирац дешевенькое платьице и ни единой драгоценности. Ей не нужны бриллианты даже для ушей, она так хитра, что прикрывает уши волосами.

— Скажите-ка, — прервал его Зюс, — правда ли, что Лицци носит бриллианты на подвязках?

— А почему бы и нет? — ответил Клемпнер не без гордости. — Можете придумать еще тысячу мест, где Лицци носит бриллианты, и обязательно попадете в точку.

— Ну, это устарелая мода, — сказал Душницкий. — За такой мертвый капитал, как бриллианты, ничего не дают. Для девушки, вроде Верды Бирац, высший шик держать деньги в банке.

— Говррят, у Верды полмиллиона, — почтительно заметил Зюс.

— Вот об этом-то я и толкую! — воскликнул Клемпнер и хлопнул ладонью по столу. — Вам, господа, непременно хочется дать мне понять, что жанр Лицци устарел. Пожалуйста, я ничего не имею против. Но я хочу вам объяснить, в чем, собственно, заключается разница между поколениями.

— Знаем! — заметил Душницкий. — Лицци долгое время жила с каким-то графом, пока тот не разорился.

— В ту пору, когда Лицци поступила на сцену, — продолжал Клемпнер, — не было в обычае скаредничать. Из миллионных состояний, которые прошли через ее руки, Лицци не сохранила ничего, кроме бриллиантов.

— И каждый из них — знак отличия! — вдохновенно воскликнул Зюс.

— Новое же поколение, — продолжал Клемпнер, — так и не научилось беспечно тратить деньги; теперь топ задают биржевики, бедным девушкам приходится выцарапывать у них каждую жалкую кредитку в тысячу марок.

Андреас покраснел и уставился в тарелку. Ему казалось, что Клемпнер оскорбил профессиональное достоинство обоих его соседей. Но Зюс и Душницкий только весело рассмеялись.

— Бедные девушки! — повторили они.

— Весьма удачное социально-психологическое наблюдение! — заметил Душницкий. — Ваше здоровье!

— Итак, поколение Верды Бирац — это поколение скряг и процентщиков. Я слышал, что наш ангел ссужает бедных чиновников из двадцати процентов! — с торжеством закончил Клемпнер.

Андреасу клемпнеровская похвальба достоинствами Лицци Лаффе показалась неделикатной и бестактной. Лицци еще вполне презентабельна, правда, несколько тучна, и полнота ей, блондинке, менее к лицу, чем брюнетке фрау Туркхеймер. У Лицци под слоем пудры проступают красные пятна, у Адельгейды же безукоризненная кожа.

Он попытался разыскать ее в толпе, но ему мешал соседний столик. За ним сидели адвокат Гольдхерц с княгиней Бубуковой, Либлинг, еще какая-то сильно декольтированная дама и молодой человек, у которого была необыкновенно подвижная клоунская физиономия, Зюс рассказывал Андреасу на ухо чрезвычайно грязную историю о декольтированной даме, княгине и молодом человеке, который, как говорят, был сыном княгини. Бубукова затеяла с ними обоими