— Не стоит ссориться, господа!.. Форма правления — дело второстепенное. Во всяком случае, вся эта музыка еще продержится.

Он решительно взмахнул рукой, словно отметая все сомнения, причем на кисти у него звякнул серебряный браслет. Его слова были встречены одобрительными возгласами. Андреас с завистью и восхищением смотрел на Ратибора. Самым своим видом внушать окружающим почтительный страх — вот предел мечтаний! Однако он удивлялся этой публике. С тех пор как он гранил мостовые Берлина, он привык смотреть на этих людей, как на господствующий класс, а они, оказывается, не могут сговориться о принципах своего господства. Бюргерский абсолютизм, предлагаемый Либлингом, безусловно, соответствовал их интересам. Вместе с тем возможно, что им было выгодно притворяться, будто они разделяют взгляды Веннихена, насчитывающие пятидесятилетнюю давность. Сокровенную же их мысль, надо думать, высказал Ратибор: форма правления — дело второстепенное. Андреас решил усвоить этот взгляд, показавшийся ему достойным светского человека; кстати, решение это далось ему без труда.

Меж тем Андреас начинал чувствовать усталость от толчеи и стояния на месте. Бесполезная болтовня, которая не приближала его к цели, тоже ему наскучила. Он безуспешно искал, где бы усесться поудобнее. В зале стояли коричневые полированные стулья, широкие, с блеклой шелковой обивкой, но с твердой и узкой, как пожарная лестница, спинкой. Другие кресла были с треугольными спинками или без ручек, а иные с такими низенькими сиденьями, что и не придумаешь, куда девать ноги. Андреас не находил кресла, которое дало бы ему возможность принять непринужденную и исполненную достоинства позу.

Крайне недовольный, бродил он вокруг, делая вид, будто рассматривает обстановку. Его привлекла третья гостиная рококо в тонах bleu mourant. Низенькие, пестро расшитые атласные ширмочки с шлифованными стеклышками в затейливых рамках загораживали нарядные уголки, где сидели дамы. Ширмочки казались выломанными дверцами старинной придворной кареты. Голос выступавшей певицы тонул в гуле разговоров. Когда по прошествии некоторого времени заметили, что она кончила, раздались бурные рукоплескания. На каминной доске розового фарфора часы, черепаха с инкрустацией из меди, пробили половину двенадцатого.

Андреас, наконец, сел; он прислонился головой к спинке и попробовал забыться, созерцая сверкающий плафон, в золоченых кессонах которого были скрыты электрические лампочки. Это не помешало ему снова впасть в малодушное уныние. Чего достиг он за это время? Ни одного серьезного знакомства, на которое можно было бы опереться; совершенно ясно, что люди, с которыми он сталкивался, просто потешаются над ним. Видно, не удастся ему сегодня вечером снискать улыбку хозяйки дома, и на его вступлении в этот мир надо поставить крест. А между тем именно теперь, когда он заглянул сюда, его желания обрели цель. Он бросал нерешительные взгляды завоевателя на цветник разряженных дам. Одни были пышные, тяжеловесные и мягкие, как одалиски. Другие, сухопарые, поднимали к подведенным порочным глазам лорнетки на длинных ручках. Кто войдет в милость к одной из них, хотя бы в качестве комнатной собачки, как Дидерих Клемпнер к Лицци Лаффе, тот обеспечен на всю жизнь. Деньги валяются здесь прямо на полу. Все, конечно, только и делают, что набивают себе карманы. Что за упоительная жизнь в этой обетованной земле!

Некрасивая складка на фраке, которая еще никогда так не лезла ему в глаза, как при здешнем освещении, пробудила бедного юношу от грез. Он сравнивал свое скромное платье с безупречными костюмами, которые мелькали перед ним, и ярость его все возрастала. Наконец он пришел в то отчаянное настроение, когда решаешься идти ва-банк. Он поклялся бежать отсюда и никогда не возвращаться, если в течение получаса не продвинется хоть на шаг вперед на жизненном поприще.

Он собирался уже встать, но тут совсем рядом с ним остановились двое молодых людей. Они посматривали на группу пальм напротив, перед которой в глубоком кресле помпадур сидела крупная полная женщина. Она была не первой молодости, но ослепительный цвет ее лица нисколько не поблек, а такими великолепными плечами, решил Андреас, она едва ли могла похвалиться в юности. Высокий черный шлем волос над низким лбом придавал особую характерность ее несколько крупным чертам. На ней было белое шелковое платье с кружевной отделкой на лифе, на котором блестели бриллиантовые аграфы.

Один из молодых людей заметил!

— Все еще хороша.

— Вы о хозяйке дома? — сказал другой. — Ну, само собой. Правда, пожалуй чересчур сдобна, но это не во вред. Чем больше, тем лучше, по прейскуранту кочевников пустыни.

— По какому прейскуранту?

— Самой красивой почитают женщину, поднять которую под силу только верблюду. Затем следует та, которой приходится опираться на двух рабынь. Но почему у нее такое страдальческое лицо?

— У фрау Туркхеймер? Вы не знаете? Да вы с луны свалились! Ведь Ратибор порвал с ней.

— Вот осел! А почему?

— Говорят, из-за мужа.

— Из-за Туркхеймера? А ему-то какая охота выставлять себя в смешном виде? Ведь он спокон веков разрешает жене делать все, что ей вздумается. Чем ему не угодил Ратибор?

— Да, говорят, Ратибор отплатил им черной неблагодарностью. Пользуясь интимными отношениями с фрау Адельгейдой, он выведал кое-какие тайны. Туркхеймер заметил, что, с тех пор как его жена спуталась с Ратибором, у него часто из-под носа уплывает добыча. Это взорвало его.

— Да что вы?!

— Между прочим, Туркхеймер человек очень разумный, и личная жизнь жены его мало трогает. Но что касается дел, тут он неумолим.

— И он устроил Ратибору скандал?

— Вы его не знаете. Он предложил ему участие в выгодной афере при условии, что тот откажется от его жены.

— И Ратибор пошел на это?

— А вы как думаете?

В это мгновение Андреас увидел появившегося в дверях элегантного доктора Бединера с моноклем в глазу. Молодой человек устремился к нему.

— Господин доктор! — сказал он поспешно. — Разрешите обратиться к вам с просьбой: не будете ли вы так добры представить меня хозяйке?

— Comment done, mon cher! [17] — воскликнул доктор Бединер, в свое время работавший корреспондентом в Париже. Он внимательно оглядел Андреаса и прибавил: — Я ищу вас уже часа два, дорогой господин… господин…

— Андреас Цумзе, — подсказал Андреас.

Главный редактор взял своего протеже под руку и подвел его к фрау Туркхеймер со словами:

— Сударыня, почитаю за особое удовольствие представить вам моего талантливого молодого коллегу, господина Андреаса Цумзе, которого и поручаю вашему милостивому и просвещенному вниманию.

Вслед за тем доктор Бединер исчез.

Андреас отвешивал поклон так медленно, словно его гипнотизировали носки собственных, не слишком усердно начищенных