Вольская, заметив это движение, с ласковой улыбкой протянула ему руку, которую, сконфуженный своим поступком, Лавров неловко пожал.

– Теперь поговорим об условиях, – снова начала Вольская. – Сколько вы желаете за ваш труд?

– Право не знаю, – потирая свой лоб, произнес Лавров, который всегда смущался, когда разговор касался денежного вопроса. – Я разно беру… ведь с вашим сыном придется каждый день заниматься.

– Да.

– Мне, значит, надо будет отказаться от одного места, где я репетирую два раза в неделю.

– Да, я вас попрошу… Ну так сколько же?

– Да право не знаю. Вы сколько другим платили?

– Мне еще не приходилось иметь дело с учителями, – улыбаясь отвечала Вольская. – И притом, как же я могу ценить чужой труд, вы сами должны назначить.

Лавров молчал.

– Ну, сколько вы получаете на том месте?

– Пятнадцать рублей.

– Ну вот, вы потеряете из-за меня урок в пятнадцать рублей, – помогала ему Вольская. – Да за ваш труд у меня… Ну сколько же? Ну… шестьдесят рублей будет достаточно? – точно сама с легкой запинкой докончила Вольская.

Лавров покраснел.

– Более нежели достаточно.

– Ну и прекрасно, проходите к нам с неделю, а там, если условия наши вам покажутся неудобными, вы перемените.

– Нет, зачем же менять, – бормотал все еще смущенный Лавров.

– Значит, мы покончили. Теперь я попрошу немного подождать, я хочу познакомить вас с моим сыном, он сейчас должен кончить урок музыки, и завтра же можно будет начать уроки.

Вольская перевела разговор, расспросила Лаврова, как он живет, много расспрашивала его о матери. Лавров совершенно забыл, что он говорит с «богачихой» и с «светской барыней», и незаметно для самого себя коснулся самого больного места своей жизненной обстановки. Вольская с участием слушала его. Выбрав удобную минуту, она обратилась к нему:

– Я вас и не спросила, как желаете вы получать жалованье, вперед или по истечении месяца?

– То есть, как это, понятно было бы… Нет, нет, по истечении, – поспешил окончить Лавров.

– Вы, пожалуйста, не стесняйтесь, мне решительно все равно, – произнесла Вольская, приподнимаясь с места.

– Но ведь это будет не совсем удобно, – бормотал сконфуженный Лавров.

– Чего же тут неудобного? – совершенно просто заметила Вольская и, не дав времени себе возразить, быстро встала и, выйдя из комнаты, через несколько минут возвратилась.

– Будьте так любезны, получите, – произнесла она, подавая вконец растерявшемуся Лаврову деньги.

– Нет, это совсем неудобно, нет, нет, я не возьму, – решительно произнес Лавров, кладя деньги на стол.

– Полноте, да не все ли равно, я вас прошу взять, – совершенно серьезно настояла Вольская.

Лавров краснея принял деньги и неловко запихал их в боковой карман.

– Мне, право, так неудобно… Я ни за что бы не согласился, если бы не мой костюм… Он меня так стесняет… – совершенно путаясь, говорил Лавров.

Вольская перебила его и опять перевела разговор на другую тему.

В передней раздался звонок.

– Кто это может быть? – нетерпеливо пожала плечами Вольская.

Послышались шаги, и через минуту, с надменным, презрительным лицом, появился на пороге высокий брюнет. Он в недоумении остановился на пороге и с каким-то брезгливым выражением остановил свой взгляд на Лаврове, тот почувствовал на себе этот взгляд и, вмиг оценив его значение, опустил глаза. Бедного студента точно кинуло в жар, так сильно покраснел он. Вольский перевел вопросительный взгляд на жену. Та совершенно растерялась. Несколько секунд продолжалась эта тяжелая немая сцена.

– Я тебя никак не ждала, так рано, – каким-то сконфуженным голосом произнесла Вольская.

– Да заседание отложено, – не спеша произнес Вольский, продолжая смотреть то на жену, то на Лаврова.

– Вот господин Лавров, – как-то несмело, почти виноватым голосом снова начала Вольская, – согласился принять на себя труд репетировать нашего сына.

– Очень жаль, ma chère[1], – с расстановкой произнес Вольский, – что ты поторопилась окончить с господином Лавровым без меня.

Тон Вольского не предвещал ничего хорошего. Вольская подняла растерянный, почти умоляющий взгляд на мужа. Тот как будто не заметил этого взгляда и продолжал:

– Я сейчас условился с одним репетитором.

– Как же это… но ведь я совсем окончила с господином Лавровым… можно тому отказать.

– Не могу, – пожал плечами Вольский, – я дал слово.

– Значит, мои услуги не нужны? – угрюмо, не поднимая головы, произнес Лавров.

– Нет, – четко проговорил Вольский и позвонил.

– Мне остается только раскланяться, – произнес Лавров и поклонился.

– Проводи, – приказал Вольский появившемуся лакею.

Лавров сделал несколько шагов, но тут вспомнил, что у него вперед взяты деньги, остановился и неловко положил их около Вольской, которая, совершенно растерявшись, стояла опустив глаза. Вольский с холодным презрением следил за всей этой сценой.

– Кто это такой, ma chère, – невозмутимым тоном начал он, лишь только Лавров скрылся за дверью.

Вольская не отвечала и только с горьким упреком глядела на мужа.

– Кто это такой?! Репе-ти-тор, – насмешливо произнес Вольский. – Нет, ma chère, вы больны; вы совершенно больны, это какой-то parvenu[2], лакей! Ma chère, да скажите вы мне на милость, что с вами такое?

– Как тебе не стыдно! – только и могла выговорить Вольская.

– Это уж мне у вас следует спросить, кого это вы наняли.

– Учителя, – твердо произнесла Вольская.

– Учи-те-ля… Неужели вы, Nadine, серьезно решились выбрать к вашему сыну подобного «учителя».

– Совершенно серьезно, и не понимаю, как ты решился оскорбить подобным образом бедного человека.

– Я еще виноват! Нашла какого-то прощелыгу, да я же должен с ним церемониться!

– Этот прощелыга нисколько не хуже меня и тебя, – тихо произнесла Вольская, у которой на щеках выступила скрытая краска гнева.

– Нет уж, mon ange[3], можете с собой кого угодно сравнивать, а меня уж избавьте, – с ироническим презрением произнес Вольский.

– Что же, – пожала та с горькой улыбкой плечами, – не думаю, чтобы от этого сравнения я пострадала.

– Да, не знаю, пострадали ли вы, но думаю, что сильно пострадал ваш голубой атлас от прикосновения «изящного» костюма вашего репетитора.

Вольская ничего не ответила, она опустила глаза, желая не видеть мужа и хотя немного изгладить то неприятное впечатление, которое произвел он на нее своим поступком.

Вольский также сидел задумавшись. Он шел, чтобы поговорить с женой о важном и приятном деле, и вдруг этот «учитель» и вся эта неприятная сцена. Но надо же как-нибудь поправить. Вольский встал и, пройдясь несколько раз по комнате, подошел к жене, взял ее за руку и грациозно поцеловал.

В движениях и манерах Вольского виделась какая-то изящность, вообще он сразу имел вид, что называется, джентльмена, но, вглядевшись, видно было,