Завершает наш сборник рассказ «Буяниха», написанный в конце 1901 года, вскоре после выхода первой книги, в момент, когда известность Андреева стремительно перерастала в славу.

«Буяниха» – одно из самых страшных его произведений. Вскоре будут написаны «Бездна» и «В тумане», но в них больше искусства, а здесь именно рассказ, не прикрытое стилистическими виньетками повествование. Почти репортаж о событии на Пушкарной улице, где Андреев вырос и где происходит действие его предыдущих рассказов – «Баргамот и Гараська», «Алеша-дурачок», «У окна». Те рассказы можно воспринимать как гуманистические, в них можно увидеть если не свет, то хотя бы просвет, а в «Буянихе» мрак реальности сгущается до беспросветности.

Павел Басинский в своей книге, по-моему, необычно трактует идею рассказа «Баргамот и Гараська»:

«Повинуясь христианскому чувству, он (Баргамот. – Р.С.) совершил ошибку: впустил „тьму“ в свой „свет“. „Порядок“ как основа баргамотовского мироздания дает трещину. Дух Гараськи навсегда поселился в доме Баргамота – в памяти его жены и детей в виде сального пятна на белоснежной скатерти. Все в доме будет уже не то и не так.

Это станет сквозной темой творчества Андреева: контраст „света“ и „тьмы“, ощущение хаоса, бушующего за тонкими стенами гармонии и постоянно угрожающего ее разрушить. Это будет в „Бездне“, „Молчании“, рассказах „В темную даль“, „Призраки“, „В тумане“, „Жизнь Василия Фивейского“ и других „знаковых“ произведениях раннего Андреева».

В принципе, согласен. Но если исходить из этой теории, то в «Буянихе» «тьмой» становится чистый и светлый мальчик Коля, который нарушает и разрушает привычный мир проститутки и пьяницы Маши, которую все кличут Буянихой. От этой мысли рассказ становится еще безысходней.

Может быть, поэтому Леонид Андреев и не опубликовал его. Но зачем-то сохранял в своем архиве.

Итак, вот ранние, не входившие в собрания сочинений (кроме нынешнего, академического, снабженного множеством сносок, примечаний, вариантов) рассказы Андреева. Надеемся, благодаря этой книге многим знакомый и любимый автор «Кусаки», «Ангелочка», «Жизни Василия Фивейского», «Иуды Искариота» откроется по-новому.

Я позволил себе тронуть некоторые произведения – восстановить полное написание тех слов, какие автор умышленно сокращал в рукописи; в рассказе «Держите вора!», где отчество одной из героинь сначала, два или три раза, Станиславовна, а потом Даниловна, везде сделал Даниловна, так как Андреев явно выбрал этот вариант. Надеюсь, ученые, заглянув в эту книгу, строго меня не осудят.

Роман Сенчин

2025

В холоде и золоте

Несмотря на ранний час, в маленькой квартирке Лавровых, состоящей из одной комнаты и маленькой кухни, движение.

Лаврова, старушка лет пятидесяти пяти, бедно, но чисто одетая, тихо убирает комнату. Щетка нечаянно выпала из рук старушки, она вздрогнула и кинула испуганный взгляд на небольшой диван, на котором, съежившись, спал молодой человек, ее сын.

– Чуть-чуть не разбудила, – произнесла старушка, покачивая головой, и, подойдя к сыну, заботливо поправила сбившееся одеяло.

– Как ежится-то, бедненький, и коротко-то, и холодно-то… надо поскорее затопить…

И старушка быстро принялась за печку.

Когда в комнате было совершенно прибрано и самовар стоял уже на столе, старушка подошла к сыну и, осторожно дотронувшись до плеча, тихо произнесла:

– Саша, Сашенька.

– А-а, что? – встрепенулся молодой человек. – Разве поздно?

– Девятый час, мне и то жалко было тебя будить, да ты велел.

– А-а-а, – потянулся молодой человек. – А что сегодня у нас?

– Воскресенье, и зачем вставать-то так рано, ведь в университет не идти.

– Нужно мне, матушка, – произнес Лавров и снова потянулся. – Матушка, да что это вы делаете? – быстро вскочил он с дивана, видя, что старушка взялась чистить его сапоги. – Оставьте, я сам.

– Сашенька, голубчик, голыми-то ногами по полу, – встрепенулась старушка. – Оставлю, оставлю, только, ради Христа, сядь, простудишься.

– Ничего, матушка, не простудимся, – беззаботно произнес Лавров, – что с нами сделается.

Окончив свой несложный туалет, Лавров сел к столу, пододвинул к себе стакан чаю с сильным запахом веника, затем взялся за газету. Между публикациями он перечитал одно место несколько раз, пожал плечами, выдвинул ноги и внимательно осмотрел свои сапоги, начинавшие сильно протираться, потом пиджак, который также не дал ему ничего утешительного. Лавров машинально заболтал ложкой в стакане и задумался.

– Сашенька, – произнесла через несколько минут старушка. Лавров поднял голову.

– Ты когда от Симонова жалованье получишь?

– Пятого, а что?

– Да денег у меня совсем мало, а завтра за квартиру платить надо… Сашенька, – после небольшой паузы робко начала старушка, – а ты не мог бы у Симонова вперед попросить?

– Ах, матушка, – раздраженно произнес Лавров, – сколько раз я вам говорил, чтобы вы меня об этом не просили, даже…

– Да нет, нет, Сашечка, не сердись, голубчик, я ведь так только.

– Просить, одолжаться этому разжившемуся купчине, – и Лавров раздраженно зашагал. – Прошлый раз просил, так и то, вперед я, говорит, не люблю платить.

– А какое сегодня число? – обратился он к матери.

– Двадцать пятое.

– У-у, еще десять дней. А что, у вас мало осталось?

– Совсем мало. Отдам за квартиру, только четыре рубля останется.

– Четыре рубля, – в раздумье произнес Лавров, – далеко не уедешь. Ну уж, матушка, как-нибудь обернитесь.

– Да понятно, я ведь только так, а ты, голубчик, не беспокойся, хватит.

Сын и мать задумались.

– А ты, кажется, Сашечка, куда-то по публикации хотел идти?

– Хотел-то хотел, да… – и Лавров прищелкнул языком.

– А что же?

– Да видите ли: «нужен репетитор, – прочел Лавров публикацию, – Литейная, Вольский, собственный дом».

– Ну, что ж такое? Значит, люди богатые.

– Вот то-то и есть, что богатые. Так как я в таких-то? – и Лавров выставил свои ноги.

– Да, да, – сокрушенно закачала старушка головой, – как прорвались-то. И как тебе холодно должно быть?

– Да это-то пустяки, – произнес Лавров, – а вот как я в таком пиджаке да сапогах в квартиру «домовладельца» войду.

– Хоть бы ты, Сашечка, у кого-нибудь занял.

– Занял! Легко сказать, занял, а к кому я пойду; мои товарищи такие же нищие, как и я, а не идти же к богатеньким, милости просить, «дайте, мол, на сапоги».

– О-о-ох, Сашечка, Сашечка, и когда-то ты университет-то кончишь, просто жду не дождусь, – со вздохом произнесла старушка.

– Что ждать-то; еще неизвестно, лучше ли будет.

– Ой, голубчик, что ты, Господь с тобой, – замахала старушка руками, – и не говори, меня не разочаровывай, я только и думаю, сплю и вижу это время.

– А что, матушка, уж очень разве туго живется? – произнес Лавров, крепко обняв мать и любовно заглядывая в ее доброе лицо.

– Сашечка, дорогой мой, да разве я