– Что, по-твоему, со мной?

– Что со мной, – ведь вы больны, и я же меняю пузырь со льдом, наливаю лекарство и так далее, не так ли? А вы то «убирайся», то «не мешай», это уж слишком…

Жена не договорила и опустила голову.

– Не помню, чтобы я такое говорил.

– Это вы говорили, когда была высокая температура, так что, наверное, не помните. Но если бы вы даже в обычное время так не думали, то, как бы вы ни болели, вряд ли стали бы говорить такое, я думаю.

В таких случаях Кэндзо был из тех мужчин, кто скорее стремился силой своего ума подавить её, нежели размышлял, какая же доля правды скрывается за словами супруги. Отстраняя фактическую сторону дела и оставаясь лишь в рамках логики, жена и на этот раз проигрывала. Ведь когда человек в бреду, под воздействием лекарств или видит сны, он необязательно говорит лишь то, что думает. Однако такая логика отнюдь не была достаточной, чтобы покорить сердце жены.

– Ладно. В конце концов, вы собираетесь обращаться со мной, как со служанкой. Думаете, лишь бы вам самим было хорошо, и больше ничего…

Кэндзо с досадой проводил взглядом удалявшуюся спину жены. Он совершенно не замечал, что прикрывается авторитетом логики. С точки зрения его ума, закалённого силой учёности, жена, не могущая от всего сердца покорно следовать этой ясной логике, была не чем иным, как бестолочью.

XI

В тот вечер жена, принеся кашу в глиняном горшочке, снова уселась у изголовья Кэндзо. Наливая её в чашку, она спросила: «Не приподниметесь ли?»

На его языке ещё был толстый слой налёта. Он почти не чувствовал желания класть что-либо в рот, тяжёлый и распухший. И всё же он почему-то приподнялся на постели и взял чашку из рук супруги. Однако шершавые крупинки риса, неприятные для языка, лишь царапающе скользили в горло, так что, вытерев рот после всего одной чашки, тут же снова лёг.

– Аппетит ещё не вернулся.

– Совсем невкусно.

Жена достала из-за пояса визитную карточку.

– Этот человек приходил, пока вы лежали, но я отказала ему, сказав, что вы больны.

Кэндзо, лёжа, протянул руку, взял отпечатанную на желтоватой бумаге визитку и прочёл имя, но это был человек, которого он никогда не встречал и о котором не слышал.

– Когда он приходил?

– Кажется, позавчера. Я хотела вам рассказать, но температура ещё не спала, так что я намеренно молчала.

– Совершенно незнакомый человек.

– Но он сказал, что пришёл повидаться с вами по делу Симады.

Жена, особо выделив фамилию «Симада», сказала это, глядя на лицо Кэндзо. Тогда в его голове тут же мелькнула тень встреченного недавно на дороге мужчины без шляпы. Очнувшись от жара, он до сих пор не имел ни малейшего повода вспомнить об этом мужчине.

– Откуда ты знаешь о Симаде?

– Разве вы не рассказывали мне, когда пришло то длинное письмо от женщины по имени Оцунэ?

Кэндзо ничего не ответил и снова взял лежавшую визитку, разглядывая её. Для него было неясно, насколько подробно он рассказывал ей тогда о Симаде.

– Это когда же было? Давно ведь, наверное.

Кэндзо, вспомнив свои чувства, когда показывал жене то длинное письмо, горько усмехнулся.

– Да. Уже лет семь, наверное. Это было ещё когда мы жили на улице Сэмбо-дори.

Улица Сэмбо-дори – так называлась улица на окраине одного города, где они жили в то время.

Спустя некоторое время жена сказала:

– Что касается Симады, то я знаю о нём и без ваших рассказов, слышала от вашего брата.

– И что же говорил брат?

– Что говорил?.. В общем, что он не очень хороший человек, разве нет?

Жена, похоже, всё ещё хотела узнать, что Кэндзо думает о том мужчине. Он же, напротив, имел желание избегать этого. Молча закрыл глаза. Прежде чем встать с подносом, на котором стояли глиняный горшочек и чашка, жена сказала ещё раз:

– Кажется, тот человек, чьё имя на карточке, придёт снова. Он сказал, что зайдёт ещё раз, когда вы поправитесь.

Кэндзо, ничего не поделаешь, снова открыл глаза.

– Придёт, наверное. Если уж называет себя представителем Симады, то определённо придёт.

– Но вы примете его? Если явится.

По правде говоря, он не хотел встречаться с ним. Жена же и подавно не желала, чтобы муж имел отношения с этим странным человеком.

– Лучше бы вам не встречаться с ним.

– Можно и встретиться. Здесь нет ничего страшного.

Жене слова мужа показались очередным проявлением его самолюбия. Кэндзо же считал, что, хотя это и неприятно, но таков правильный путь, и ничего не поделаешь.

XII

Болезнь Кэндзо вскоре прошла. Когда снова настало время уткнуть глаза в печатные знаки, водить вечным пером или, скрестив руки, просто размышлять, человек, уже раз заставивший его побегать зря, внезапно снова появился у его входа.

Кэндзо взял знакомую визитку, отпечатанную на желтоватой бумаге, с именем Ёсида Торакити и какое-то время разглядывал её. Жена тихим голосом спросила: – Примете его?

– Приму, проводи в гостиную.

Жена с видом, выражавшим желание отказать, немного помедлила. Однако, поняв настроение супруга, ничего не сказав, вышла из кабинета.

Ёсида был полным, дородным, представительным мужчиной лет сорока. На нём было полосатое хаори, а вокруг талии – вышедший к тому времени из моды белый пояс хэко из крепа с пристёгнутой блестящей цепочкой от часов. Судя по речи, он был настоящим эдокко. Однако его никак нельзя было принять за добропорядочного торговца. Вместо «конечно» он нарочно растягивал «кааанешно», а вместо «совершенно верно» отвечал тоном, выражавшим, казалось, полное одобрение, – «агага».

Кэндзо счёл необходимым для порядка встречи сначала расспросить Ёсиду о нём самом. Однако тот, будучи более красноречивым, ещё до расспросов сам изложил краткие сведения о себе.

Раньше он жил в Такасаки. И имел доступ в расположенный там гарнизон, куда поставлял фураж – таков был его бизнес.

– В связи с этим я постепенно стал оказывать услуги господам офицерам. Среди них особенно благоволил ко мне господин Сибано.

Услышав фамилию Сибано, Кэндзо вдруг вспомнил. Это была фамилия военного, за которого вышла замуж дочь Симады от второго брака.

– Значит, вы знаете Симаду через это знакомство.

Некоторое время они поговорили об этом офицере по фамилии Сибано. То, что его сейчас нет в Такасаки, то, что прошло уже несколько лет с тех пор, как тот перевёлся ещё дальше, на запад, то, что он по-прежнему сильно пьёт и его семейный бюджет сильно сократился – всё это, без сомнения, было для Кэндзо новостью, но в то же время не представляло особого интереса. Не питая никаких неприятных чувств к этой чете, Кэндзо лишь спокойно слушал, думая: «Вот как». Однако, когда разговор перешёл к главному и, наконец, зашла речь о Симаде, он естественным образом почувствовал досаду.

Ёсида принялся настойчиво описывать бедственное положение этого старика.

– Он слишком добрый человек, потому его постоянно обманывают, и тот всё теряет. Он раздаёт деньги направо и налево, даже когда нет никакой надежды получить их обратно, и всё в таком духе.

– Он слишком добрый? А не потому ли, что слишком жаден?

Даже если бы старик и впрямь, как говорил Ёсида, бедствовал, у Кэндзо не было иного объяснения. Более того, само это «бедствие» было уже подозрительным. Даже Ёсида как главный представитель не стал настойчиво защищать эту точку зрения. Сказав: «Возможно, и так», – он затем замёл всё смехом. И, несмотря на это, тут же вслед за этим завёл разговор о том, нельзя ли как-нибудь выплачивать ему ежемесячно некую сумму.

Честный Кэндзо вынужден был раскрыть своё финансовое положение и рассказать об этом едва знакомому мужчине. Он принялся подробно объяснять, как тратится его ежемесячный доход в сто двадцать-тридцать иен, и пытался убедить собеседника, что