Стены коридора были обклеены точно такими же – или очень похожими на них – ужасными желтовато-коричневыми обоями, которые они так ненавидели. Рассохшиеся ступени скрипели, как и в прежние времена. Лестничные клетки освещались все такими же крошечными газовыми рожками с потускневшими от времени абажурами розового стекла в форме свечей, без сомнения, призванными хоть как-то скрасить убогость жилища. Они с Мари никогда не поселились бы в этом доме, если бы им было важно, как выглядит коридор, или если бы открывавшиеся из его маленьких окошек виды не были так прекрасны. Сколько раз он взбегал по этим самым ступеням в зимние и летние вечера, прислушиваясь к тому, как суетится на кухне Мари и что-то лепечут их дети, спеша навстречу гостеприимному свету (зимой его включали в шесть часов вечера), льющемуся из замочной скважины и из щели под дверью. Его свет! Его дверь! В те темные зимние дни, когда работал далеко в центре города, он возвращался домой в одно и то же время. Мари, заслышав скрежет ключа в замке, всегда выбегала навстречу – густые черные волосы аккуратно заплетены в косу и уложены вокруг головы, симпатичное, собственноручно сшитое домашнее платье на пуговицах ладно облегает изящную стройную фигурку – и с улыбкой произносила: «Привет, дорогой! Вернулся?» Это оставалось неизменным, даже когда дела шли из рук вон плохо и продуктовые запасы в маленькой кладовой были такими же скудными, как и содержимое кошелька. Бедняжка Мари!

Все эти воспоминания нахлынули на него, пока он с трудом поднимался по лестнице, приближаясь к знакомой двери. Господи!

А вот и та самая дверь, ничуть не изменившаяся за прошедшие годы и все так же выкрашенная в желтый цвет. Ей явно пытались придать сходство с панелью из натурального дуба, однако, как он заметил много лет назад, все эти попытки не увенчались успехом. Даже замок остался прежним! Трудно поверить, но его действительно не удосужились поменять. Рядом находилось еще одно отверстие, замазанное шпаклевкой и закрашенное сверху краской. В свое время они с Мари предположили, что оно осталось от другого замка или дверной ручки. Оно до сих пор так и забито бумагой! Мари опасалась, что им могут воспользоваться грабители, чтобы пробраться к ним в квартиру, но он тогда лишь рассмеялся, подумав о том, что у них совершенно нечего красть. Бедняжка Мари!

Но теперь, теперь… двадцать четыре года спустя он здесь совсем один. Мари, Питера и Фрэнка давно нет на свете, а он стал хозяином такого большого количества людей, у него в руках сосредоточена такая власть и такое имущество. Так что же такое жизнь? Что она такое?

Призраки… Призраки!..

Существуют ли они?

Возвращаются ли они иногда, чтобы жить здесь и мечтать о таких старых печальных местах, как это? Может ли здесь обитать призрак Мари? Стал бы он сюда возвращаться? Возвращался ли?

О Мари… Мари! Бедная, маленькая, слабая, побитая бурями и жизнью душа. А ведь он и впрямь был бурей.

Что ж, вот он внутри. Здесь все так же, как и при их с Мари жизни, когда они были так бедны. Да, именно так. Разве что на полу чуть больше отметин от гвоздей, где въезжавшие в эту квартиру семьи меняли линолеум: стелили свой вместо старого, например их, линолеума. Зато в гостиной – ну надо же! – обои все такие же кричаще яркие, как и прежде. Ну что за обои – алые с розоватыми цветами в огромных вазах, расположенных ровными рядами! Но арендная плата была такой низкой, что им с Мари даже в голову не пришло бы просить заменить обои. Хотя домовладелец все равно не стал бы их менять.

А вот здесь, на западной стене, меж двух окон, выходящих на дом Эбиджи Харгота, реку и медленно подбиравшийся к их району город внизу, так и висит незатейливая маленькая картинка – отпечаток с гравюры с изображением морского пейзажа, которым он так восхищался в те давние времена. По случаю купил эту старенькую картинку всего за доллар. В таком доме на берегу залива, как на ней, ему очень хотелось бы поселиться или просто казалось, что хотелось. Ах, эти окна! Более всего им с Мари нравилось то, что севернее, поскольку из него открывался широкий обзор и на запад, и на север. Как часто он стоял перед ним, любуясь то нежным, то унылым, то алеющим закатом над рекой, или в рано сгущавшихся зимних сумерках смотрел на мерцавшие на воде огни или видневшиеся в отдалении дома большого города. Жизнь и впрямь казалась ему тогда беспросветной. Иногда здесь, перед окном, его охватывала невероятная грусть. Он представлялся себе этаким погруженным в раздумья Гамлетом-изобретателем, когда стоял и смотрел на милую речушку, мерцание звезд на отливавшем сталью черном небе, а осенью, когда было еще светло, на холодный красноватый островок облака, плывшего в небе над рекой, гадая, что с ним станется и что уготовила ему судьба! Как же обманчивы подобные воспоминания! Как же бесплодны!

Но здесь все тянулось, и тянулось бесконечно! Его голову переполняли изобретения, изобретения, изобретения и способы их применения в таких областях, которые могли бы принести ему деньги, положение и славу (и впоследствии принесли): например, загадка ионов и электронов, их движения, притяжения и полярности, длины волн и пределов прочности при растяжении, сцепление поверхностей железа, дерева и других материалов. Но, несмотря на столь плодотворную работу мысли, он совершил огромную ошибку, поставив себя в положение человека, которого непременно постигнет неудача, и посему не мог ничего предпринять: лишь мечтал и выполнял обычную повседневную работу – занимался проводкой и изоляцией, составлял электросхемы и тому подобное. Чуть позже, но когда он все еще жил здесь, поскольку после женитьбы постоянно читал, читал, читал, работал и думал, жизнь превратилась в беспорядочную массу противоречивых, но вместе с тем организованных и направленных сил, приводившую его в замешательство, не поддававшуюся ни одному подвластному человеческому разуму объяснению и еще не использовавшуюся в полной мере