На следующий день я обнаружил С. в ее обычном ажиотаже. Она отправлялась в командировку на другой конец страны и уже потеряла двадцать четыре часа, отчего присущее ей нетерпение обострилось до крайности, и офис ходил ходуном от ее распоряжений и беготни. Я все же улучил минуту, когда она вдруг присела в задумчивости, и взял ее за руку; она улыбнулась и машинально погладила мою ладонь. Мне пора было ехать, она тоже спешила и, коротко поцеловав меня в губы, унеслась по коридору.

В аэропорту был абсолютный хаос. Шесть огромных самолетов приземлились один за другим, и никто не мог сказать, который из них мой. Стиснув зубы от боли, я в ярости ковылял от одного к другому под палящим солнцем, пробираясь между выгруженными мешками с гуманитарной помощью и ящиками с продовольствием; пикапы сновали туда-сюда по взлетной полосе, остервеневшие солдаты и толпы озверевших людей ожидали, когда их эвакуируют, я по-русски окликал украинских и литовских пилотов, чтобы спросить их, куда они летят, но как правило, они сами мало что знали. Я и правда чуть не улетел в другую страну, сев не на тот самолет. Я обнаружил С. под крылом эндовера, она сидела на корточках вместе с двумя коллегами, обсуждая планы и отдавая последние распоряжения. Она рассеянно меня поприветствовала, но кругом была такая неразбериха, что я почти не обратил на это внимания. Я поднялся в эндовер; она же села в грузовой самолет, который летел на восток.

Я рассчитывал увидеть ее снова на следующей неделе; однако это случилось больше чем через месяц. За день до возвращения в К… мой друг-медик осмотрел мою ногу и настоял на том, чтобы я отменил поездку. Я был в отчаянии, но делать было нечего: сильно запущенное воспаление угрожало кости, нужна была немедленная операция. В стране, где мы находились, не было соответствующей инфраструктуры; он рекомендовал мне превосходную клинику в столице соседнего государства. Терзаясь от мысли, что могу больше не увидеть С., я нехотя согласился. В К… закончились любимые духи С.; одна подруга оперативно прислала мне посылку с флаконом. Не имея возможности передать духи лично, я упаковал флакон и попросил в офисе С. отправить его туда, где она тогда находилась. К духам я присовокупил восхитительную открытку — репродукцию Вермеера, на которой девушка, чье лицо залито светом, сидит перед окном у стола, держит бокал и улыбается надменному военному, изображенному спиной к зрителю. Мне казалось, что лицо ее светится, и я написал С. короткое послание на обороте, в котором попытался быть ироничным и обаятельным; может быть, мне это и удалось, не знаю. Я слишком плохо понимал, что к чему, чтобы точно выразить, что со мной происходит, но не хотел показаться и безразличным, холодным, как часто бывает с моими письмам, которые не способны выразить мои истинные чувства. Продолжая пребывать в сомнениях, я запечатал открытку в конверт и передал его вместе с духами коллеге С., который пообещал их отправить.

Он не сдержал обещания; но все вообще пошло не так, как предполагалось. С. до сих пор не вернулась в К…: эта новость, от которой сердце мое сжалось, когда я ее услышал, теперь немного утешала меня в связи с моим вынужденным отъездом, и я надеялся, что по выздоровлении вернусь одновременно с ней. И конечно же, все произошло иначе. Насмешницы Парки куражились, тасуя наши перемещения. Операция прошла прекрасно, я попал к очаровательно эксцентричному хирургу, старому немцу, чьи рассуждения об использовании кокаина в медицине с 1875 года до наших дней весьма развлекли меня, пока я лежал под ножом. Я узнал, что к изобретению производных кокаина, которые сохраняли обезболивающие свойства без побочного эйфорического эффекта, подтолкнула неумеренная любовь к этому наркотику самых выдающихся врачей и хирургов своего времени, любовь, заставлявшая их опустошать шкафы, где он хранился, чтобы употреблять его через нос, внутривенно и в те времена даже через глаза. Эта проблема, изрядно подпортившая репутацию врачебной профессии, решилась в 1919 году с появлением новокаина, дальнего и более грубого родственника чудесной молекулы, благодаря которому теперь только неприятное скрипение скальпеля, врезавшегося в мою плоть, отвлекало меня от красноречия хирурга. Несколько дней мне пришлось соблюдать постельный режим; как только я снова, превозмогая боль и едва не падая, смог стоять на ногах, я стал узнавать о полетах обратно. Мне забронировали пятничный рейс в Г…, город, откуда улетало большинство самолетов в К…. У меня накопилось много работы в других местах, но я позволил себе спланировать маршрут именно так, что было не очень-то профессионально. Я позвонил в К…: С. не было ни там, ни в М…, где она до этого остановилась по работе, но вернулась в Г…, чтобы отчитаться о ней. Я был в восторге: у меня появилась возможность с чистой совестью провести в ее компании выходные в Г…, потом отправиться по своим делам, а после вернуться к ней. Но те, кто распоряжался перелетами, неожиданно отменили мою бронь: мне сообщили, что у них груз, это важнее. Самолетов не будет до понедельника, я был в отчаянии, я знал, что к тому моменту С. вернется в М…. Я осознал, что эта женщина уже некоторое время заполняет всю мою жизнь и в глубине души был в восторге даже от страданий, которые причиняла мне невозможность увидеться с ней, так сильны были мои чувства. Я решил позвонить ей в Г… (я очень переживал из-за того, как она отнесется к такой назойливости): она была как будто бы рада меня слышать; ее голос пронзил меня. В субботу она уезжала в К…, а оттуда в М…. Я попросил ее подождать меня перед тем, как отправиться в К…, она не могла, но обещала встретиться со мной чуть позже. «До скорого, милое дитя», — сказала она, вешая трубку. Раздираемый между удовольствием, которое мне доставили ее слова, и фрустрацией от невозможности с ней увидеться, я провел полдня, пытаясь улететь всеми правдами