— Слишком много работы.

— Надо оставлять время и на отдых, на развлечения, — сказал Жомбеки, пропуская Коциана вперед.

Он что-то шепнул билетеру, который хоть и посмотрел с удивлением на запоздалого посетителя, но поклонился вполне вежливо. Жомбеки проводил Коциана в раздевалку.

«Что мне здесь надо? — удивленно размышлял Коциан. — Зачем я пришел в театр? Достаточно было остаться на улице и сделать вид… Но нет. Не мог же я бродить у подъезда. Будь что будет. Надо играть до конца. Сдам пальто, и, как только кончится концерт и все бросятся в гардероб, я…»

Коциан так и не успел продумать до конца, что он будет делать. Жомбеки помог ему снять пальто. Он положил номерок в верхний кармашек, поправил галстук перед стенным зеркалом, подумав при этом, что лицо его выбрито довольно гладко. Из зрительного зала доносились звуки оркестра и быстрый топот ног: вероятно, на сцене исполняли какой-то танец.

— После окончания этого номера я проведу вас в зал, — сказал Жомбеки.

— Спасибо, — ответил Коциан. — А где здесь?..

— Пожалуйте вот сюда, — указал Жомбеки в сторону, где находился туалет.

— Ах да, конечно, — пробормотал Коциан и вошел в туалет. Здесь он опять посмотрелся в зеркало. Знать бы, что так случится, надел бы хоть белую рубашку. Но как он мог без объяснений после ужина из редиски и лука со сметаной вдруг переменить рубашку? Однако раз уж он сюда зашел, надо и малые дела справить, и форинт положить на тарелочку, покрытую салфеткой, очевидно, для того, чтобы заглушать звон монет.

— Спасибо, — сказала ему сидящая в углу старуха.

Коциан остановился.

— Вы здесь каждый вечер сидите до конца спектакля? — спросил он у старухи.

— Да, конечно, — удивилась она. — Так полагается.

Она смотрела, как Коциан, стоя перед зеркалом, разглядывал пиджак и снимал с него какие-то пушинки, пока не послышались аплодисменты, а вслед за ними быстрые шаги, возвестившие, что вечер окончен.

Коциан вышел из туалета. В раздевалке толпились приглашенные на торжественное заседание, и он тоже начал проталкиваться к вешалкам.

— Девяносто седьмой! — кричал Коциан, держа номерок в высоко поднятой руке.

Многие здоровались с ним, он отвечал на поклоны и сам раскланивался. Уже человек десять видели, что и он был в опере.

— Привет, Кюкюллёи, — окликнул он сослуживца, — нужно, чтобы его увидели коллеги.

— Где ты был, Коциан? — раздался знакомый голос. — Я искал тебя в антракте, хотел поговорить. Где ты сидел?

Это был Андришка.

— Да там… — неопределенно пробормотал Коциан.

— Я тебя нигде не видел.

— Я сидел… Словом… там…

Андришка подумал, что Коциан сидел в первых рядах и теперь не хочет кичиться перед ним.

— Ну, если ты стал таким важным… — начал Андришка и задумался: почему же все-таки Коциана посадили на столько рядов впереди него?

— О боже… — вздохнул Коциан.

— Рядом со мной было два пустых места, я думал, что одно из них твое.

— Два пустых места? — переспросил Коциан.

По воздуху через головы плыли пальто, прыгали шляпы, змеились кашне, над толпой стоял гул голосов.

…На другой день утром в кабинет к Коциану вошла его секретарша Мали и подала конверт.

— Какое-то приглашение, — сказала она.

Коциан снова покраснел, увидев знакомую печать на конверте. «Лайошу Коциану с супругой…» В конверте было два билета в десятый ряд на вчерашнее торжественное заседание в оперном театре.

Перевод Е. Бочарниковой.

Имре Добози

МАЛЕНЬКИЙ ЧЕЛОВЕК — БОЛЬШОЙ ЧЕЛОВЕК

По дороге я остановился у матэхазской корчмы перекусить и выпить пива. Это была старая придорожная корчма, и оттого, несмотря на сияние электрических лампочек и подновленную вывеску, она все равно походила на разбойничий притон.

Во дворе, скрытая тенью забора, — легкая повозка, телега меддешского крестьянина. Внутри корчмы, в затхлой прохладе, поставивши локти на стол и потягивая пиво, сидят друг против друга двое: меддешский крестьянин, круглолицый, со светлыми усами и маленькими часто мигающими глазками, благодушно-сонный, ширококостый, со здоровенными ручищами и ладонями с изрядную сковороду каждая, а напротив него — худенький человечек с лицом черным, как у цыгана, со взъерошенными вихрами и беспокойным взглядом; копна волос больше самой головы.

Собеседники неторопливы.

Меддешский крестьянин отхлебывает очередной глоток и стукает кружкой по столу.

— Так, стало быть, — тянет он доброжелательно, но взгляд его при этом не отпускает лица того, цыганистого, — стало быть, вся эта земля осталась за вами.

— Да… наша… От Матэхазы до михальдинского леса. Хорошая земля.

— Землица хорошая, да ходят слухи, будто вы насилу ее отбили.

— В точности так. Страсть как жали на коллектив. Кое-кому определенно стали как кость поперек горла.

Крестьянин кивает. Он знает, кому — братьям Мижеи, вот кому раньше принадлежала эта земля, все верно сказывает эта горелая головешка, — от самой Матэхазы до михальдинского леса.

Но вот крестьянин вспоминает о чем-то важном. Глазки его оживляются и начинают мигать пуще прежнего, и лопаты-ладони тоже шевелятся быстрее. Отодвинув кружку, крестьянин, не скрывая любопытства, пялится на маленького человечка.

— Слышь-ка, — тычет он пальцем в сторону собеседника. — Что я хочу спросить: ведь это у вас живет тот знаменитый кузнец, верно? Если вы из «Красной звезды», то, значит, кузнец этот точно от вас.

Цыганистый пожимает плечами, его жилистая шея тонет в плечах.

— Знаменитый кузнец? Нет, наш вроде бы ничем не приметный.

Здоровущий крестьянин трясется от смеха.

— Но-но, только не прикидывайтесь, будто ведать не ведаете! Да и какая корысть? Зависть, что ли? Так ведь кузнец-то ваш. Жалко вам его доброй славы? Вот и до нас докатилась молва, да и по другим селам сказывали, будто ваш кузнец, а имя ему Фоти или Коти…

— Тоти.

— Вот-вот! Так и есть: Тоти! Так вот, этот ваш Тоти, сказывают, ох и хват! Одним словом, стоящий мужик! Пришлось судьбе испытать его, так ваш кузнец в грязь лицом не ударил.

Тут крестьянин оглядывается и, заметив меня, пытается умерить тон.

— Знаете, я ведь не попусту говорю… вот мой сосед тоже вроде бы состоит в партии и страх до чего любил глотку драть. Это все раньше, конечно, покуда беда не стряслась. А как до беды коснулось — наш соседушка в кусты. Ни в правление, ни тебе на собрание, ни на митинги — целую неделю вообще не вылезал из чулана, хоть тут тресни… Ну а вот ваш кузнец — он из другого теста, ох и задал он этим господам Мижеи! Сказывают, вышиб их под зад коленом из кузни, так что они еле ноги унесли!

Цыганистый снисходительно улыбнулся:

— Не так дело