убитый и на каком боку заснул, на том и проснулся. И братья мои, надо полагать, тоже не испытывали особого трепета при мысли, что с утра уже не удастся побежать куда захочется, а придется тихонько сидеть и слушать, что станет говорить мулла -учитель и делать, что он велит. Мулла к нам приехал молодой. Чтобы скрыть молодость, он свирепо топорщил усики и несколько раз перекладывал с места на место свежесрезанный гибкий пру т. Одновременно он вручал ученикам листки, там были изображены все двадцать девять букв арабского алфавита. Я, получив такой листок, не столько интересовался этими крючками, черточками, палочками, завитками, сколько поглядывал на змеиный хвост прута и дума л, зачем он мулле. Вчера только я слышал от него слова о любви и примирении, о том, что не надо доставлять ближним огорчений и неприятностей. Рассадил он нас по возрасту. Младше меня никого не было, в ту пору мне исполнилось шесть лет. Поэтому в любой юрте мое неизменное место было у порога, в обществе ягнят и козлят. Зачастую моими соседями оказывались одряхлевшие от старости собаки, кото рые вздыхали и сочувственно смотрели на меня слезящимися глазами. Мулла и учил нас по старшинству. Он подзывал самого большого мальчика и тыкал в алфавит длинным пальцем. Я ни у кого до тех пор не видал таких холеных ногтей. Алиф, би, ти... - каким -то незнакомым голосом произносил мулла. - Повтори трижды сказанное мной: алиф, би, ти. А теперь ступай на место и учи. Но это бы ло только самое начало письменной премудрости. На наших глазах одна и та же буква претерпевала восемь, а то и девять неузнаваемых превращений. От непривычки, от растерянности мы далеко не сразу усваивали смысл этих таинственных звуков, и тогда ни у кого не оставалось сомнений, зачем мулле понадо бился свистящий прут, который он срезал в тальниках на берегу озера.

Вот буква «а». Сперва она произносилась более мягко и называлась алиф, а изображалась как постав ленная стоймя палочка. При этом надо было запом нить, что в таком случае ни сверху, ни снизу никаких черточек не ставится. Мулла тем же «ученым» голосом наставлял нас: - Нет в алифе черточек, но одна точечка стоит под «би» и две имеются над «ти». При новой встрече с той же буквой алиф она имела сразу три произношения. - Алифсин -а, альбасин -и, алифтур -о... Если сокра щенно читать, получается - а-и-о... А читается как одно незнакомое слово аио, то есть как самостоятельные буквы а, ир. Повторяйте, повторяйте, не ленитесь, негодники! Если прибегнуть к совреме нному казахскому алфа виту, то пришлось бы писать: улы (сын или великий) -аогулы, ондирис (производство) - аондйрис, он (десять) - аон, ер (седло, мужчина, смельчак) - аир... Если бы хоть на этом кончались колебания палочки, начертанной тонким штрихом в на ших листках! Но ее шатало как ветром. Сталкиваясь с нею в четвертый раз, мы с голоса муллы начинали однообразно нарас пев зубрить: - Алифки -кусин -ан... Алифки -кусин -ен... Алифки -кутир - он... Ан -ен-он! Тальниковый прут в руках муллы придавал нам усердия, но не мог прибавить понимания, в каких случаях проклятая черточка утолщается и звучит уже не смягченно, а твердо. Сам учитель иной раз путался в объяснениях, усы у него шевелились, он хватался за прут, и в такие минуты я нисколько не жалел, что я -младший - сижу у входа. Во всяком случае ни за что не согласился бы поменяться местами с Хамитом. Мой бедный брат сидел под рукой у муллы. Наверное, нынешнему читателю трудно уследить за коварной буквой «а». Но ведь он при желании может пропустить эту страницу. А как ово приходилось нам? Если бы только «а»! Двадцать девять букв, у каждой по восемь - девять звучаний. Это получается что -то около двухсот

тридцати вариантов! Так мы блуждали в дебрях арабской грамоты, и некоторым так и не удалось оттуда благополучно выбраться . Так, одним из первых из школы в пастушки выскочил мой брат Сабит. Время от времени в юрту наведывались взрослые - послушать, как идет учение, повидать, за что они каждый четверг позванивают зеленоватыми медяками, которых не так ведь и много в расписных ст арых сундуках. По требованию учителя мы в присутствии кого -нибудь из родителей нараспев выкрикивали громко и отчетливо: - Алифки -кусин -ан, алифки -кусин -ен, алифки -ку-тир- он!.. Ан -ен-он! Чаще других на занятия приходил наш дядя Ботпай. Хоть он тогда и не ку пил коней в честь обряда обрезания, но мы все равно любили его. В ауле Ботпай был известен как тонкий знаток и ценитель ловчих птиц и скаковых лошадей. Но особенно славился он умением обращаться с домброй и кобызом, которые в его руках становились живыми. Ботпай слушал, прикрыв тяжелые веки, и поначалу нас брала зависть, что вот ему -то можно, ему никто не запрещает мирно дремать под напевную зубрежку Но, оказывается, он не дремал. - Это что за слова у тебя такие? - не без ехидства спрашивал он молодого муллу .- Алифки -кусин -ан... Неужели это божьи слова? А?.. Скажи мне, неученому Мулла опасливо ежился. Ботпай слыл человеком крутого, властного нрава, грубоватым на язык, способ ным на неожиданные поступки, и потому отвечать ему надо было, хорошо подумав. - Ботек е, это же божья премудрость, - осторожно начинал мулла. - А книга составлена самим пророком, да будет благословенно его имя и его дела! Что значат слова эти, известно только духовным отцам в Уфе; в Казани... А простым смертным надлежит повторять их с покорно стью и смирением. При разговоре с Ботпаем усы у него не топор щились, он становился вежливым до приторности. А мы замирали от

восторга - есть на свете хоть один человек, перед которым грозный и неумолимый учитель сам начинает робеть и заикаться, словно про винившийся мальчишка. Слова о покорности, о смирении Ботпай пропускал мимо ушей и наставительно говорил мулле: - И это называется учением! Недаром же говорят люди: ломка языка. Запомнили бы «ан -ен-он», и доста точно. На кой черт им твои алифки -кусин! Приду через неделю. Будут ученики молоть ту же чепуху — я заберу своего сына. Неделя миновала