На сем архидьякон закончил. Теперь он, довольный собой, ждал, как подействует его мудрое вразумление.

Мистер Хардинг чувствовал, что задыхается. Он отдал бы все на свете, чтобы выскочить на свежий воздух без единого слова или взгляда в сторону тех, кто находился с ним в одной комнате. Однако это было невозможно. Он не мог уйти, ничего не сказав, а мысли его после речи архидьякона пребывали в полном смятении. В услышанном была тяжелая, жестокая, неопровержимая правда, столько практичного, но отталкивающего здравого смысла, что мистер Хардинг не мог ни согласиться, ни возразить. Если его долг страдать, он готов был нести страдания без ропота и малодушия, но с единственным условием: он сам должен быть уверен в своей правоте. Чего он не мог вынести, так это чужих обвинений без возможности оправдаться в собственных глазах. Сомнения, зароненные в его сердце, не рассеются оттого, что Болд ошибся в какой-то ничтожной формальности; совесть не умолкнет оттого, что согласно некой юридической закорючке он, получающий от богадельни больше всех, считается одним из ее наемных служителей.

Речь архидьякона заткнула ему рот – оглушила его, раздавила, уничтожила, – но не убедила. С епископом дело обстояло не многим лучше. Тот лишь смутно понимал, что происходит, но явственно видел, что идут приготовления к битве – к битве, которая лишит его последних оставшихся утешений и ввергнет в скорбь до гробовой доски.

Смотритель по-прежнему сидел молча и по-прежнему глядел на архидьякона, пока все мысли его не сосредоточились на бегстве; он чувствовал себя птицей, которую змея загипнотизировала взглядом.

– Надеюсь, вы со мной согласны, – произнес наконец архидьякон, нарушив мертвое молчание.

Ах, как вздохнул епископ!

– Милорд, я надеюсь, вы со мной согласны, – повторил безжалостный тиран.

– Да, наверное, – простонал несчастный старик.

– А вы, смотритель?

Мистер Хардинг встрепенулся – надо было ответить и уйти, так что он встал и сделал несколько шагов, прежде чем заговорить.

– Не требуйте от меня ответа прямо сейчас. Я не приму никаких необдуманных решений и обо всех своих действиях извещу вас и епископа.

И он без дальнейших слов откланялся, быстро прошел через дворцовую прихожую, спустился по высокой парадной лестнице и свободно вздохнул, лишь оказавшись в одиночестве под высокими безмолвными вязами. Здесь мистер Хардинг долго прохаживался, с тяжелым сердцем обдумывая свое положение и пытаясь мысленно опровергнуть доводы архидьякона. Наконец он отправился домой, решив, что снесет все – бесчестье, неопределенность, хулу, сомнения и душевную боль – и поступит так, как хотят те, кто, смотритель по-прежнему верил, лучше разбирается, что для него правильно.

Глава X. Горести

Мистер Хардинг вернулся домой в печали, в какой еще никогда не переступал этот порог. Ему было очень худо в то памятное утро, когда суровая нужда заставила показать зятю издательские счета за выпуск в свет драгоценного собрания церковной музыки; тогда он, заплатив, сколько сумел без посторонней помощи, обнаружил, что остался должен более трехсот фунтов. Однако те страдания не шли в сравнение с нынешними: тогда мистер Хардинг поступил дурно, знал это и обещал себе впредь так не грешить. Теперь он не мог утешаться обещанием будущей твердости. Ему внушили, что судьба поставила его в ложное положение и он должен держаться за место в богадельне вопреки мнению всего мира и собственным убеждениям.

Он с жалостью, почти с ужасом читал время от времени появлявшиеся в печати инвективы в адрес графа Гилдфорда как попечителя больницы Святого Креста, гневные обвинения против богатых епархиальных сановников, держателей нескольких синекур. Судя об этих людях, мистер Хардинг судил мягко. В силу принадлежности к духовному сословию он привык считать, что упреки не соразмерны вине, а рвение, с которым несчастных преследуют, диктуется неправедной злобой. И тем не менее смотритель находил их участь донельзя жалкой. У него волосы вставали дыбом и мурашки бежали по коже, когда он читал, что пишут об этих людях. Он гадал, как они могут жить под бременем такого позора и как смотрят в глаза другим, зная, что их имя публично втоптано в грязь. И вот теперь это его участь. Он был так счастлив своей тихой долей вдали от людских глаз и неприметным прозябанием в укромном теплом уголке; теперь его вытащат на яркий свет дня и выставят на осмеяние перед жестокой толпой. Мистер Хардинг вступил в свой дом раздавленный, уничиженный, без надежды когда-либо преодолеть свалившиеся на него горести.

Он заглянул в гостиную, где сидела его дочь, но говорить сейчас не мог и ушел в библиотеку. Однако Элинор успела заметить отца и понять, что тот расстроен; через несколько минут она отправилась за ним. Мистер Хардинг сидел на всегдашнем месте – без раскрытой книги, без пера в руке, без клочков нотной бумаги, испещренных его неровными записями, без счетов богадельни, которые вел так старательно, но так неметодично: он ничего не делал, ни о чем не думал, ни на что не смотрел – просто страдал.

– Оставь меня, Элинор, дорогая, – сказал отец. – Оставь меня, милочка, на несколько минут. Сейчас я занят.

Элинор прекрасно видела, что происходит, но тихонько выскользнула обратно в гостиную. Мистер Хардинг некоторое время сидел в бездействии, затем встал и заходил по комнате – так ему думалось легче, чем сидя. Наконец он решил выйти в сад и сразу у порога встретил Банса.

– Да, Банс? – спросил мистер Хардинг непривычно резким для него тоном. – Что вам от меня нужно?

– Я всего лишь зашел узнать, как поживает ваше преподобие, – сказал старик, прикладывая два пальца к шляпе. – И какие новости из Лондона, – добавил он после паузы.

Смотритель скривил лицо и в растерянности схватился за лоб.

– Стряпчий Финни был сегодня утром, и по физиономии видать, не все у него так гладко, как прежде. Поговаривают, архидьякон получил из Лондона отличные новости. Хенди и Моуди ходят чернее тучи. Так что я надеялся, – продолжал Банс, изо всех сил стараясь говорить бодро, – что дела выправляются и огорчения вашего преподобия скоро будут позади.

– Хотел бы я, чтобы было так, Банс.

– А какие новости, ваше преподобие? – спросил старик почти шепотом.

Мистер Хардинг нетерпеливо затряс головой и пошел прочь.

Несчастный Банс и не подозревал, как мучает своего покровителя.

– Если там было что-нибудь для вас обнадеживающее, мне бы хотелось это