Сегодня наш смотритель, приветствовав зятя, занял обычное место и ласково осведомился у друга, как его здоровье. Мягкосердечие епископа отзывалось в чувствительной душе мистера Хардинга нежной, почти женственной привязанностью; трогательно было видеть, как кроткие старые служители церкви пожимают друг другу руку, улыбаются, выказывают мелкие знаки любви.

– Пришло наконец заключение сэра Абрахама, – начал архидьякон.

Мистер Хардинг слышал эту новость и до крайности желал узнать итог.

– Оно вполне благоприятное, – сказал епископ, сжимая другу руку. – Я так рад!

Мистер Хардинг поглядел на могучего благовестника, ожидая подтверждения добрых новостей.

– Да, – промолвил архидьякон. – Сэр Абрахам рассмотрел дело с величайшим тщанием. Я знал, что так и будет. Да, с величайшим тщанием, и пришел к выводу – а что его мнение в таких вопросах безусловно верно, никто, знающий сэра Абрахама, не усомнится, – так вот, он пришел к выводу, что претензии совершенно беспочвенны.

– Но как так, архидьякон?

– Во-первых… но вы не юрист, и я сомневаюсь, что вы поймете… вкратце же так: согласно завещанию Хайрема для богадельни находят двух платных попечителей; по закону они лишь наемные служащие, и мы с вами не станем спорить из-за именования.

– По крайней мере, я не стану, коли я один из этих служащих, – сказал мистер Хардинг. – Роза, как вы знаете…

– Да, да, – нетерпеливо ответил архидьякон, который не имел сейчас охоты выслушивать стихи. – Да, двое наемных служащих; один – приглядывать за пансионерами, другой – за деньгами. Вы и Чедуик – эти служащие, а уж слишком много вам платят или слишком мало, больше, чем хотел основатель, или меньше… тут всякому ясно как день, что вам нельзя ставить в вину получение установленного вознаграждения.

– Это вроде бы и впрямь ясно, – сказал епископ. Он заметно поморщился при словах «служащие» и «вознаграждение», что, впрочем, по всей видимости, ничуть не смутило архидьякона.

– Вполне ясно, – сказал тот, – и весьма отрадно. По сути, для богадельни находят двух таких служащих, а значит, вознаграждение их определяется рыночной стоимостью подобного труда в конкретный период времени и размер его устанавливают те, кто управляет богадельней.

– А кто ею управляет? – спросил смотритель.

– Это уже другой вопрос. Вот пусть противная сторона его сама и выясняет, – сказал архидьякон. – Иск подают против вас и Чедуика, и я изложил линию вашей защиты, неопровержимой защиты, которую нахожу весьма удовлетворительной.

Епископ вопросительно заглянул в лицо друга, который молчал и отнюдь не выглядел удовлетворенным.

– И убедительной, – продолжал архидьякон. – Если они будут настаивать на суде присяжных, в чем я сомневаюсь, любые двенадцать англичан в пять минут решат дело против них.

– Однако, коли так, – заметил мистер Хардинг, – я мог бы с равным успехом получать тысячу шестьсот фунтов в год, реши управители мне столько назначить, а поскольку я сам – один из управителей, если не главный, такое решение едва ли было бы честным.

– Сумма никак к делу не относится. Речь о том, чтобы этот наглец вместе с кучей продувных крючкотворов и вредоносных диссентеров не вмешивался в установления, которые, как все знают, в целом правильны и полезны для церкви. Пожалуйста, не цепляйтесь к мелочам, иначе неизвестно, на сколько эта история затянется и в какие еще расходы нас введет.

Мистер Хардинг некоторое время сидел молча. Епископ иногда сжимал его ладонь и заглядывал другу в лицо, надеясь различить проблеск душевного успокоения, но тщетно: бедный смотритель продолжал наигрывать печальнейшие мелодии на невидимом струнном инструменте. Он обдумывал заключение сэра Абрахама, мучительно ища в нем долгожданного утешения, и не обретал ничего. Наконец он спросил:

– Вы видели заключение, архидьякон?

Архидьякон ответил, что нет, вернее, видел, но не само заключение, а то, что назвали копией, и не знает, все это или только часть; не может он и утверждать, что видел ipsissima verba[6] великого человека, однако в документе содержался именно тот вывод, который он сейчас изложил и который (повторил архидьякон) представляется ему в высшей степени удовлетворительным.

– Я хотел бы прочесть заключение, – сказал смотритель, – то есть копию, про которую вы говорите.

– Полагаю, это возможно, если вы и впрямь очень хотите, однако я сам не вижу в этом смысла. Разумеется, чрезвычайно важно, чтобы содержание документа не сделалось известным, посему нежелательно умножать копии.

– Почему оно не должно сделаться известным? – удивился смотритель.

– Ну и вопрос! – воскликнул архидьякон, изумленно вскидывая руки. – Однако это очень на вас похоже – в подобных делах вы сущий младенец. Разве вы не понимаете? Если мы покажем им, что против вас судиться бессмысленно, но есть возможность судиться с другим лицом либо лицами, то сами вложим в их руки оружие и научим, как перерезать нам горло!

Смотритель вновь умолк. Епископ продолжал искательно на него поглядывать.

– От нас теперь требуется одно, – продолжал архидьякон, – сидеть тихо и держать рот на замке, а они пусть разыгрывают свою игру, как желают.

– То есть мы не можем сказать, что проконсультировались с генеральным атторнеем и тот нам ответил, что завещание исполняется честно и в полной мере, – сказал смотритель.

– Силы небесные! – воскликнул архидьякон. – Как странно, что вы по-прежнему не понимаете: нам вообще ничего делать не надо. Зачем нам что-либо говорить о завещании? Мы в своем праве, которое им у нас не отнять; безусловно, на сегодня этого более чем довольно.

Мистер Хардинг встал и в задумчивости заходил по библиотеке. Епископ с болью следил за ним глазами, а доктор Грантли продолжал настаивать, что, с точки зрения всякого разумного человека, дальнейшие опасения излишни.

– А «Юпитер»? – спросил мистер Хардинг, резко останавливаясь.

– Что «Юпитер»? Собака лает, ветер носит. Придется вам потерпеть. Собственно, это наш прямой долг. Никто не обещал нам одних роз. – Тут лицо архидьякона преисполнилось нравственного благородства. – К тому же дело совершенно пустяковое, неинтересное для широкой публики, так что «Юпитер» его больше не упомянет, если мы сами не подольем масла в огонь.

И архидьякон всем своим видом показал, что уж он-то в подобных материях смыслит больше других.

Смотритель вновь заходил по комнате. Злые слова газетной статьи, острыми шипами жалящие душу, были по-прежнему свежи в его