— Прости, пожалуйста, входи, бедняжка. — Она вошла, и он снова запер дверь. — Следуй за мной, я найду тебе полотенце-другое.

Он провел ее на кухню, где все еще пылал огонь. Она сняла пальто и шляпку и бросила их на стул; этот жест показался ему таким по-домашнему интимным, словно она здесь жила, и это вызвало у него особый трепет. На ней было светло-серое платье. Он нашел полотенца в соседней прачечной и помог ей обсохнуть.

— Спасибо, — сказала она. — Но что тебя так рассмешило?

— Просто ты самая хорошо одетая женщина, которую я когда-либо видел, но когда я открыл дверь, ты была похожа на мокрую курицу.

Тогда она тоже рассмеялась.

— Но почему ты здесь? — спросил он. — Праведники Кингсбриджа были бы возмущены, узнав, что мы с тобой одни в этом доме.

По правде говоря, самому Эймосу было не по себе, хотя и волнующе. Он никогда раньше не оставался наедине с женщиной. Впрочем, она наверняка скоро уйдет.

— Мне стало так скучно в Эрлкасле, что я приехала в Кингсбридж в карете, — сказала Джейн. — Но мой муж с ополчением на учениях, они разбили там лагерь. Вся прислуга ушла в таверну, и в доме только капрал на карауле в холле. В доме холодно, и некому приготовить мне ужин. Мне стало так тоскливо и одиноко, что я не выдержала и ушла. И вот я здесь.

Эймос понял, что она ждет, когда он предложит ей ужин. Что ж, это он мог. Праведники Кингсбриджа были бы еще больше шокированы, если бы узнали, но они никогда не узнают.

— Я, конечно, могу дать тебе что-нибудь поесть. Я еще не ужинал. Сейчас просто подогрею гороховый суп. У меня есть экономка, но она здесь не живет.

— Я знаю, — сказала Джейн.

Значит, она ожидала, что он будет один.

У него почти не было опыта с женщинами. За последние несколько лет он встречался с тремя разными девушками, но это ничем в итоге не кончилось. Он был слишком одержим Джейн. Оставшись наедине с замужней женщиной, он и понятия не имел, как ему себя вести.

Что ж, он хотя бы знал, как быть гостеприимным. По крайней мере, это он мог делать уверенно.

На буфете стояла кастрюля с супом. Он поставил ее на плиту над огнем, чтобы подогреть. Стол уже был накрыт: хлеб, масло, сыр и бутылка портвейна. Он приготовил для нее место и налил два бокала.

— Большой дом для одного человека, — сказала Джейн. — Тебе бы завести любовницу.

Она часто отпускала рискованные замечания. Он улыбнулся и сказал:

— Я не хочу любовницу. Я не зря методист.

— Я знаю. — Она пожала плечами и сменила тему. — Как там маленький Кит Клитроу справляется в роли твоего управляющего?

— Очень хорошо. Он разбирается в машинах лучше меня, и рабочие его любят. И он уже не такой уж и маленький.

— Ему неплохо прибавили жалованье.

— Он стоит вдвое больше.

Они некоторое время любезно болтали, затем сели ужинать. Когда они закончили, Джейн сказала:

— Это было как раз то, что мне нужно. Спасибо.

— Если бы я знал, что ты придешь, я бы приготовил что-нибудь поизысканнее.

— И мне бы это не понравилось и вполовину так сильно. Еще есть вино?

Он снова удивился. Он полагал, что теперь она пойдет домой.

— Сколько угодно, — сказал он.

— О, хорошо. Пойдем наверх? Там будет удобнее.

Джейн, как обычно, взяла все в свои руки. Она, можно сказать, сама напросилась на ужин, а теперь собиралась устроиться на весь вечер. Так леди не должны себя вести. Но Эймоса это устраивало.

— В гостиной горит камин, — сказал он.

Он отнес бутылку и бокалы наверх. Он сел на обитый диван, а она примостилась рядом. Он продолжал испытывать смесь волнения от их внезапной близости и тревоги из-за того, как они попирают правила приличного поведения.

Джейн сняла туфли на низком каблуке, с острыми носами и шелковым бантом, и поджала ноги на диван, повернувшись к нему лицом, положив руку на спинку сиденья, так небрежно, словно была у себя дома. Она расспрашивала его о делах, о поездке в Комб и о том бедном мальчике, который ждал суда присяжных и мог быть повешен за кражу ленты. Отвечая на ее вопросы, он наблюдал за игрой выражений на ее лице, как ее глаза расширялись от удивления или морщились от смеха, как ее рот открывался в улыбке, как ее губы поджимались в неодобрении. Он всем сердцем желал, чтобы иметь возможность смотреть на нее так каждый вечер своей жизни.

Она была ближе к нему, чем раньше, хотя он и не заметил, как она подвинулась. Ее колени касались его бедра. Он вспомнил тот поцелуй в лесу на Майской ярмарке и как она так крепко его обняла, что он чувствовал, как ее тело прижимается к его.

Платье ее было с глубоким вырезом спереди, и когда она наклонялась вперед, а она делала это часто, чтобы коснуться его плеча или похлопать по руке, подчеркивая свою мысль, он мог видеть округлость ее маленьких грудей под лифом платья. Один раз она поймала его взгляд и, очевидно, поняла, на что он смотрит.

Он густо покраснел.

— Женская одежда сейчас такая соблазнительная, — сказала она. — Я иногда думаю, что могла бы и вовсе позволить тебе все увидеть.

От этой мысли у него пересохло во рту, но бутылка была пуста. Как это случилось? Он смутно припомнил, как она подливала ему и себе.

Она сменила позу. Она сделала это так быстро, что он не смог бы ее остановить, даже если бы захотел. Внезапно она лежала на спине, положив голову ему на бедро. Она продолжала говорить, как ни в чем не бывало.

— В конце концов, — сказала она, — нет заповеди, запрещающей смотреть. Поэтому так много картин и скульптур с обнаженными людьми. Бог создал нас прекрасными, а потом мы открыли для себя фиговые листки. Какая жалость. Скажи мне, какая часть меня, по-твоему, самая привлекательная?

— Твои глаза, — немедленно ответил он. — У них такой прекрасный серый оттенок.

— Какой милый комплимент. — Она повернула голову, чтобы посмотреть на него, и ее щека прижалась к его члену, который, он внезапно это осознал, бесстыдно топорщился в его бриджах. Она издала удивленное «Ох!», а затем прижалась к нему губами в поцелуе.

Он был совершенно ошеломлен. Ему почти показалось, что это ему мерещится. Такого не случалось даже в его самых откровенных снах. Он застыл от шока.

Затем она вскочила. Стоя перед ним, она сказала:

— Я думаю, у меня красивые ноги. — Она подняла юбки, чтобы показать ему. На ней были шелковые чулки до колен, подвязанные лентами. — Что скажешь? — спросила она. — Разве они не прелестны?

Он был слишком сбит с толку, чтобы что-либо ответить.

— Но, чтобы вынести суждение, следует увидеть все целиком, — сказала она. Она потянулась за спину и начала расстегивать платье. — Мне нужно твое честное мнение, — сказала она.

Он знал, что это чепуха, но не мог отвести взгляда. Пуговиц было много, но она расстегнула их быстро, и он подумал, не спланировала ли она этот момент и не выбрала ли платье, которое легко снять. В мгновение ока все платье упало на пол грудой бледно-серого шелка. Под ним была нижняя юбка с корсажем на косточках. Она расстегнула корсаж, затем быстрым движением стянула одежду через голову. Оставшись в одних чулках, она уперла руки в бока и спросила:

— Ну, какая часть тебе нравится больше всего?

— Все, — хрипло ответил он.

Она опустилась на колени на диван, оседлав его, и расстегнула его бриджи так же быстро, как и свое платье.

— Ты понимаешь, что у меня нет никакого опыта в таких делах? — спросил он.

— У меня тоже не так уж много опыта, несмотря на девять лет замужества, — ответила она, но в том, как уверенно она схватила его член, приподняла бедра, ввела его в себя и опустилась с довольным вздохом, не было и тени неловкости.

Эймоса захлестнули любовь и восторг. Он знал, что поступает неправильно, но ему уже было все равно. Он также знал, что Джейн не любит его, по крайней мере, не так, как он ее, но даже это не могло умалить его радости. Он смотрел на ее груди, так прелестно танцующие перед его лицом.

— Можешь поцеловать их, если хочешь, — сказала она, и он целовал, снова и снова.