– Примерно через час он позвонил и спросил последний входящий номер. И больше не перезванивал и не приходил.

Во время разговора начало проясняться, как Ахмет решил сделать заявление газете. Значит, его отец плохо про меня говорил, а Ахмет спустя столько лет возразил ему. Значит, он позвонил журналистке и сказал, что готов встретиться, тогда и был сделан снимок, на котором он показался мне чужим, и те слова он сказал, как уверенный в себе человек. Значит, он совершил наконец самостоятельный поступок.

Можно было догадаться, что тяжелее всего пришлось моей бывшей свекрови. За долгие годы она привыкла справляться с мужем, защищая детей от него, и бунт сына застал ее врасплох.

Мы очень редко с ней виделись. Ко мне она не относилась никаким примечательным образом – ни хорошо, ни плохо. На самом деле вся ее жизнь проходила вот так «без комментариев». Она годами следила лишь за тем, как бы не разозлить мужа, и привыкла всегда ставить его на первое место.

Вдруг я заторопилась. У меня было столько проблем, что размышлять и сидеть без дела было не время. Наш разговор со свекровью был полон длинных пауз и молчания, и поэтому, наверное, прощание тоже вышло неловким. Но в итоге я завершила беседу.

Было еще утро. Все тело продолжало болеть, но я все равно поспешила. Быстро одевшись, я вышла на улицу и купила десять одинаковых номеров газеты, пока их не раскупили. Я хотела, чтобы они у меня были на всякий случай. Газеты я покупала в разных киосках, чтобы покупатели смогли купить газету в любом ларьке и прочитать заметку. Все равно эти киоски были рядом с домом.

Потом я вернулась домой и приняла горячую ванну. Мне стало легче.

* * *

Сейчас мне тоже хочется принять горячую ванну. Но на высоте восемь тысяч метров такой возможности, конечно же, нет. Здесь у каждого личное пространство ограничивается его креслом. Да и оно не особо личное. В длительных путешествиях лучше начинаешь понимать важность уединения.

Между тем, я заметила, что в своем повествовании часто говорю о ванне. Но это правда: ничто так меня не расслабляет, как горячая вода. Это не только средство гигиены, это еще и своего рода терапия.

Вильгельм Райх[115], чьи книги я читала в студенческие годы, считал, что так выражается желание вернуться назад в утробу матери, подобно тому, как мы сворачиваемся под одеялом в позу эмбриона. Ну и пусть, разве не хочется так сделать иногда, когда видишь все зло в мире?

Сейчас шанса принять ванну у меня нет, но приятно отвлечься и думать о ней.

* * *

Выйдя из ванной, я увидела пропущенные звонки: от мамы, Филиз и Тарыка. Наверняка они все уже прочитали новость, но я поговорю с ними позже.

Я открыла сундук и достала старый коричневый альбом. В нем были сотни фотографий: какие-то совсем старые черно-белые, какие-то – более новые, цветные.

Я больше любила первый тип. Казалось, на этих снимках у людей более выразительные лица, свет и тени выставлены более умело. Наверное, дело в том, что их всех снимали в студии, и фотографы говорили мужчинам и женщинам принять определенные позы.

Молодая женщина садилась на элегантную скамейку, а мужчина в костюме и галстуке вставал рядом с ней и одной рукой чинно опирался на спинку стула. На групповых семейных фотографиях старшие садились впереди на выстроенные в ряд стулья, брали внуков на руки, а молодые и люди среднего возраста вставали позади. Композиция снимков никогда не менялась, турки фотографировались только так.

А еще никто не улыбался на камеру, как в наши дни. И уж точно никто не кричал «сы-ы-ы-ыр» или, как на фотосессиях, «клю-ю-юч», чтобы губы сложились уточкой. Все позировали с серьезным выражением лица или с легкой улыбкой в уголках губ. Такая улыбка была в основном у женщин. Они аккуратно причесывались, надевали лучшие наряды и тщательно готовились к большому дню съемки.

Мне очень нравилась атмосфера, исходящая от этих фотографий. Было в них что-то невинное, чистое, сентиментальное. Младенцев мальчиков снимали голыми, следя, чтобы был виден половой орган, будто желая доказать, что это сыновья.

Большинство снимков были подписаны с обратной стороны торопливым косым почерком: «Целую ваши руки», и рядом стояла дата. Когда я разглядывала семейные фотокарточки, у меня всегда становилось тепло на душе… В тот день, сидя с альбомом в халате и с полотенцем на голове, я ощутила то же приятное чувство.

Я более внимательно рассмотрела фотографии бабушки Айше и вытащила ее портрет, снятый для документов. Затем я положила рядом такую же фотокарточку бабушки Мари. Я достала из ящика и свою фотографию, обрезала фон у трех снимков и поместила их в прозрачный кармашек для карточек в моем черном кожаном кошельке. Мои бабушки и я оказались вместе. Рядом с нами оставалось еще место, и, если мне повезет, вскоре оно тоже будет заполнено. Туда я помещу фото Нади.

Так со мной вместе будут эти три женщины, чьи страдания и борьбу я ощущала всем своим существом. История заглушила их крики. Мои тоже попыталась, но я ей не позволила. Я сделаю так, чтобы их голоса зазвучали. Я была и Майей, и Айше, и Мари, и Надей, чье изображение я еще даже не видела. Я была и мусульманкой, и иудейкой, и католичкой. То есть человеком. Я не могла усидеть на месте, передо мной открывался сложный, но сияющий путь. Как семь эфесских отроков из предания, так же и я пробуждалась от многовекового сна.

Чтобы привести свой план в действие, сперва мне нужно было позвонить Ахмету. Но он оставил мобильный дома у отца. После долгих поисков в телефонной книжке я нашла его домашний номер и долго звонила, но он так и не ответил.

После некоторого колебания я позвонила ему на мобильный. Если трубку снимет его мать, в этот раз я поговорю очень коротко и отключусь. Но трубку снял Ахмет.

– Здравствуй, – сказала я, – как ты?

– Хорошо. Ты?

Он говорил тихо и еще более испуганно, чем обычно.

Вдруг я закипела. А ведь я собиралась поговорить с ним по-хорошему, поделиться проблемами, а потом попросить помочь с моими планами. Тем не менее я решила проявить терпение.

– Для меня это стало приятной неожиданностью. Спасибо.

– Да.

Я знала этот голос и манеру разговора. Он точно был рядом с отцом.

– Где ты?

– Дома. У родителей.

Наверняка он пошел забрать телефон, надеясь, что отца не будет дома, а столкнувшись с престарелым тираном, совсем смешался.