Купцам позволили остановиться в посаде. Здесь всё казалось совсем иным, нежели в стольном Киеве: град маленький, посад не рассыпан по всему холму, а наоборот, избы словно сгрудились вместе. Улочки маленькие, такие, что двоим конным едва развернуться можно, дома старые, кое-где — покосившиеся крыши, которые некому чинить. В питейной избе, где обозы остановились на седмицу, было много людей, и все шумели, ели, выпивали. Вновь прибывшие гости разбрелись искать себе горницы на ночлег, а Дарен с Некрасом и ещё троими молодыми киевскими дружинниками остались на первом полу избы.

Из зябкого, пронизывающего холода — в жару и духоту, так, что голова закружилась и пол качнулся под ногами. С обмёрзших и теперь оттаивающих свиток у всех пятерых текло ручьями, сапоги и поршни оставляли за собой грязные лужицы.

— Вот я вам!.. — замахнулась хозяйка мокрым рушником, увидев, как парни все вместе топчутся на пороге, разводя грязь в избе, и без того не особенно чисто вымытой. — Сами чистить мне будете!

— Почистим, маманя, — сверкнул белозубой улыбкой Некрас, стянув шапку и взъерошил русые кудри. — И почистим, и вымоем, сами знаем, виноваты. Только вели сперва нас накормить, мы без малого седмицу с седла не спускались!

Распознав в гостях младших кметей, хозяйка избы, тётка Настасья, смягчилась. С напускной суровостью позволила им пройти, сама принесла угощение: наваристую похлёбку, кашу, щедро приправленную солью, луком и грибами, свежий и мягкий белый хлеб. Все пятеро, голодные и уставшие, принялись за еду и какое-то время молча стучали деревянными ложками о края глиняных мисок, но вскоре молчание наскучило. Некрас шутил и смеялся с хозяйкой Настасьей, а она таяла от его улыбок, хитрых взглядов и растрёпанных кудрей цвета спелой ржи. Фома и Ледко между прочим принялись играть в кости, а Дарен клевал носом, привалившись плечом к тёплой бревенчатой стене. От горячего ужина, неразборчивого гула голосов и усталости его вконец разморило, сквозь прикрытые ресницы он сонно наблюдал за гостями избы, равнодушно скользя по раскрасневшимся лицам, незнакомой яркой и пёстрой одежде. Вдруг в противоположном углу, что был левее красного, юный дружинник почувствовал чей-то пристальный, внимательный взгляд. Тут же подобрался, тряхнул головой, прогоняя накатившую сонливость, взглянул через всю горницу…

— Дарен, любый мой!

Светлокосая девушка проворно вскочила со своей лавки, бросилась навстречу гостям, но, вдруг смутившись, отступила, заливаясь стыдливым румянцем. Дарен, всё ещё не в силах перестать удивляться, медвежьей хваткой сжал её в объятиях, приподнял над полом, прижимаясь губами к её щекам, глазам, узкому подбородку.

— Лада моя, родная, милая, солнышко моё, — шептал он почти в забытьи, даже когда наконец отпустил её. — Да как же ты здесь оказалась?

— Я расскажу тебе, всё расскажу, как одни останемся, — пообещала Невзора, устроившись на лавке подле него и водя пальчиком по узору на его влажном кафтане. — Как же хорошо, что я упомнила, куда вы уедете! А не то потерялись бы!

— Никогда бы не потерялись, слышишь? Я тебя никогда не оставлю, по первому зову приду, только ты зови, — тихо отозвался Дарен. Он всё ещё не до конца верил своим глазам.

Наступления ночи ждал долго, умаялся в ожидании, хотя зимой светлый день короток, а сумерки темны и бесконечны. Всю усталость как рукой сняло, товарищи и спутники разбрелись по лавкам и горницам спать, а Дарену не спалось. Он долго ещё лежал на спине, закинув руки за голову, смотрел на дрожащее пламя лучины в рогатке, часто моргал, когда очертания горницы расплывались перед глазами.

В небольшом задвижном оконце, прорубленной под самой крышей, стало видно желтовато-мутный краешек растущей луны. Ненадолго она вышла из-за туч и заглянула в общую горницу, тронув её мягким холодным светом, и вскоре снова пропала, оставляя за крохотным оконцем с отодвинутой заслонкой беззвёздную и колючую зимнюю темноту. Лёжа на дощатом полу и глядя снизу вверх в это окошко, Дарен невольно вспомнил Всеслава с сыновьями. Он-то сам, когда сумрак и тишина наскучат, может выйти на двор, вдохнуть свежего и морозного зимнего ветра, пробежаться до посада и обратно, когда холодно станет, а им одно спасение: такое крохотное задвижное оконце под самым потолком, настолько низким, что самому князю полоцкому, высокому и широкоплечему, едва-едва можно в рост выпрямиться. Мальчишка его младший захворал, ещё когда Дарен был в Киеве… Как бы не стало хуже. Он знал, что один монах из Киево-Печерской обители тайком приносил для младшего княжича тёплое молоко и настойки с ромашкой, калиной, клюквой, но этого так мало… Если бы только можно было позвать лекаря или освободить Ростиславку хоть ненадолго…

Сон никак не шёл. Из-за бревенчатой стены и неплотно задвинутой холщовой занавески доносились неразборчивые женские голоса и плеск воды. Полежав с открытыми глазами ещё немного, парень встал, набросил на плечи просохший кафтан и осторожно, на цыпочках направился в соседнюю горницу, где намедни гости собирались вечерять. Там было светло от лучин и свечей, жарко от натопленной по-чёрному печи, неожиданно шумно от стука глиняных мисок и плошек, шороха воды в деревянных кадушках — женщины и девки помладше мыли посуду. Неловко пригнувшись под невысокой деревянной балкой и облокотившись плечом на стену, Дарен остановился у входа, выискивая глазами алый сарафан с зелёной вышивкой, длинную светлую косу, завязанную такой же алой лентой, означавшей, что хозяйка её помолвлена…

— Ступай, ступай, ты нам и без того ладно помогла, — раздался притворно ворчливый голос тётки Настасьи. Вытерев мокрые и покрасневшие от холодной воды руки о понёву, она подтолкнула растерявшуюся девушку к выходу и мимоходом стрельнула лукавым взглядом в сторону юного дружинника, который и сам не заметил, как на лице расцвела довольная улыбка.

Он увлёк её в пустые и тихие сени, бесшумно притворил дверь, всё так же молча развернулся и медленно подошёл ближе. Невзора стояла перед ним, переплетя пальцы замком перед собою, рассеянная и смущённая улыбка блуждала по её разрумянившемуся загорелому личику, в полумраке видно было только светлую кожу, едва различим был блеск тёмных глаз и слышно тихое прерывистое дыхание. Он обещал ей никогда и нигде её не бросать, не покидать, а теперь сам же своё обещание нарушил, но судьба свела их снова, и теперь девушка стояла молча и в счастливой робкой растерянности, глядя ему в глаза и не в силах ничего сказать.

— Как ты сюда попала? Ты ведь ещё не поправилась! А что батька скажет? А люди что подумают…

— Я сбежала, — прошептала