Нужно ли говорить, что всё это держалось в строжайшем секрете?!

У Алиханова уже в ту пору была не просто союзная, а мировая известность. Но предпочтение, отданное высшим партийным руководством Игорю Васильевичу Курчатову, никак не повлияло на их дружеские отношения. Никаких разногласий, зависти и обид между академиками не возникало никогда – они оставались друзьями и единомышленниками.

В те годы секретная лаборатория N№ 3, которую возглавлял Алиханов, впоследствии была преобразована в Институт теоретической и экспериментальной физики (ИТЭФ), занималась теми же урановыми проблемами, что и лаборатория N№ 2, ставшая Курчатовским атомным центром.

Разница в том, что первая атомная бомба заявила миру о ядерной состоятельности Советского Союза в 1949 году, а первое испытание водородной бомбы – ещё более ужасающего создания человеческого разума (или – безумия?) – произошло в 1955 году.

Именно тогда академики Алиханов, Курчатов, Александров и Виноградов обратились к партийному руководству страны с письмом, в котором предостерегали ЦК от использования этого супероружия, грозящего миру полным уничтожением:

«Нужно все разногласия между мировыми державами решать только политическими методами. Нужна новая международная политика. Новая война становится просто невозможной».

По-своему приняли и поняли значение этого документа наши горе-политики. Маленков поддержал пацифистскую озабоченность учёных. Хрущёв письмо придержал и в нужный момент использовал его как «политическую близорукость» Георгия Максимилиановича Маленкова и без жалости сверг товарища по партии.

Вернёмся мысленно на заседание того Политбюро, где утверждалась кандидатура научного руководителя атомного проекта. Я представляю тот «священный» ужас на лицах и в глазах членов сталинского Политбюро, когда вслух было произнесено имя и отчество Алиханова: Абрам Исаакович. Читателям нового демократического общества взять в толк истоки этого ужаса не под силу: что из того, что у Алиханова лицо «кавказской национальности»?

Что из того, что он имеет имя и отчество, наоборот, – явно не «кавказского происхождения»? Но в те, уже теперь далёкие годы, значение имело всё, вплоть до формы носа и ушей. Да и на собеседовании Алиханов вёл себя слишком уж независимо, был беспартийным, что вообще считалось недопустимым для советского учёного такого ранга.

В институте, которым руководил Алиханов, отсутствовала субординация: общаться с коллегами можно было в любое время. Такой «разгул демократии» в советском учреждении был чуть ли не вызовом существующим порядкам и самому государственному строю.

И ещё значительный, почти криминальный штрих: в институте Алиханова работал один из самых крамольных советских диссидентов, доктор физико-математических наук Юрий Орлов. Не помогали бесконечные «чистки»: Алиханов умел держать удар.

Ему «простили» всё: и имя-отчество, и кавказскую внешность, и независимость, и беспартийность, и Юрия Орлова (до поры, до времени, конечно). Главное: Алиханов – гениальный учёный. И разработку более отдалённых перспектив по созданию водородной бомбы доверили именно ему. Точнее, его институту – ИТЭФу, носящему его имя. Но это произойдёт много позже.

А в ту послевоенную пору ему хватало и признания, и засекреченной славы. Ему хватало его работы – поглощающей и ответственной. Его ценили и уважали коллеги, друзья, среди которых и «физики» и «лирики» с мировыми именами.

Говорят, что, когда в среде интеллигенции разгорелся спор, кто важнее: сторонники рационального устройства мира (физики) или сентиментального его восприятия (лирики), первым развенчал в прессе глупость такого деления академик Алиханов.

Сам он – человек с потрясающе красивым и значительным лицом, вдумчивыми глазами и всеми яркими признаками «художественной внешности» – был похож скорее на артиста. Это сводило с ума женщин, которым посчастливилось побывать в его обществе и поговорить с ним, что бывало им порой не под силу.

Мощь его интеллекта, знаний, безупречный и тонкий вкус истинного ценителя искусства привлекали к нему людей, равных по запасу духовного потенциала.

– В нашей компании две «Славы», – шутил Алиханов, – Слава Отечества и моя жена – Слава Рошаль… Ну, а если заскочит на огонёк Рострапович, Славы будет три!

– А мы куда относимся?! – шутливо «вскипали» Арам Хачатурян и Мартирос Сарьян, охлаждаемые, правда, благодушным Дмитрием Борисовичем Кабалевским.

Там, в алихановском доме, в Черёмушках, конечно же, звучала музыка. Может быть, под портретом Алиханова, написанном талантливой рукой Сарьяна, Слава Рошаль – лауреат Международного конкурса скрипачей – и Арам Хачатурян, человек горячего нрава и автор зажигательной музыки, давали концерт. Музыка была возвышенной, утончённой, классической: от Моцарта, Вивальди, Чайковского, Прокофьева – до Шостаковича, сидящего тут же и замирающего от страха в ожидании звуковой нотной опечатки в собственных опусах.

В любом зале, где исполнялась его музыка (это подтверждают многие документалисты, писавшие о Шостаковиче, его знакомые, друзья, жена – Ирина Антоновна), он – гений музыкального Олимпа – как школьник, боялся чужих ошибок в собственных сочинениях.

Опечаток, как правило, не было. Но было недоумение от другого… Шостакович говорил Алиханову: «Абрам Исаакович, у вас прекрасный дом. Но как вы можете жить так далеко от консерватории?» Фраза, ставшая потом крылатой, была растиражирована в музыкальном обществе, на знаменитых дачах ленинградского и московского элитного бомонда: в Репино и Комарово, Переделкино, Жуковке и Барвихе. По-детски наивному в быту Дмитрию Дмитриевичу казалось, что и деревня Черёмушки под Москвой находится в запредельном «тридевятом царстве» – чуть ли не на краю света.

Именно под заголовком «Настоящий физик должен жить поближе к консерватории» газета «Известия» 17 апреля 2004 года поместила статью Сергея Лескова, приуроченную к столетию академика Абрама Алиханова.

Золотые Звёзды Героев Социалистического Труда, звания лауреатов Ленинских, Сталинских, Государственных премий, ордена разных знаковых достоинств дождём посыпались на учёных-атомщиков после успешного испытания под Семипалатинском.

Орденом Трудового Красного Знамени был награждён и Иван Никифорович Медяник.

– ВСЕ ЛЮДИ, указанные мною в списке, знамениты по-своему, – возвращается к разговору Иван Никифорович. – О каждом можно писать книги. Да, они, собственно, уже и написаны. Только у одних – а их большинство – известность со знаком «плюс», у других – со знаком «минус». Но ведь мы тогда ни о чём негативном не знали. Мы были детьми своего времени: коммунистами, комсомольцами, все вскормлены одной идеологией, преданны высокой идее построения коммунизма. Оказалось – были заложниками ложной идеи.

– Но попробовал бы кто-нибудь тогда даже заикнуться об этом! Реальностью была Великая Октябрьская революция, реальностью были заветы Ленина, реальностью были съезды партии с километровыми газетными резолюциями и докладами – и всё как будто было для блага простого народа.

И мы верили. И трудились, не оглядываясь на рубль. А оглядываться было нужно: так выходит по теперешнему пониманию.

Я с добром вспоминаю Бориса Глебовича Музрукова. Был он