Сейчас у пана Михала пай в кутногорской шахте Роусы. Он владелец копей. Но с этих доходов ему и не рассчитаться бы с долгами. Главный доход, целый водопад грошей, льется от торговли серебряной рудой. Марек сам видел цифры. В прошлом году его отец купил руду за тысячу триста коп грошей. Переплавил в своей мастерской, а чистое серебро продал на королевский чеканный двор за три тысячи четыреста коп. Кое-кто из чиновников это знал, но все молчали. Лишь пьяные лодыри в корчмах выкрикивали какие-то суммы. Всем они казались преувеличенными, но в действительности были куда больше.

Он построил дом недалеко от костела святого Якуба. Почти дворец. Каменные башенки на фасаде, широкая лестница, окна, как в костеле, потолки с лепными украшениями, великолепные столы, инкрустированные мозаикой, банкетки, обитые бархатом. Обыкновенный человек чувствовал себя там стесненно. Марек и в самой верхней каморке под крышей казался себе бродягой, который тайно ночует в чужом роскошном доме. Он чувствовал себя бродягой еще и потому, что должен был избегать жены отца. Не то чтобы она невзлюбила его, внебрачного сына Михала, — у нее не было собственных детей. Она его просто не замечала. Была она очень набожна. На поясе у нее всегда висели четки из халцедона, а на шее золотой Agnus Dei[6]. Ее супружеский союз с Михалом был словно пропитан благовониями и окроплен святой водой; Мареку лучше всего было уехать отсюда как можно скорее.

Пан Михал любил Марека. Он публично признал себя его законным отцом, но ни разу не проговорился, от какой жертвы сын появился на свет. Это произошло во время гуситских войн. Что тогда имело цену? Ничто. Ни женщина, ни ночь любви в стоге сена, ни ребенок, ни жизнь. Но Михал заботился о своем ребенке. Отдал его на воспитание в семью священника-подобоя в Тынец под Лабой. Мальчик рос вместе со старшей дочерью священника Яна Сука, Региной. После несчастья, постигшего семью Сука, отец взял Марека к себе. Мареку было около семнадцати лет. Отец хотел сделать из него предприимчивого купца. Поставил его сначала управляющим в шахту Роусы. Какой из него управляющий! Горняки диву давались — не было сроду такого, чтобы управляющий им потакал. Тогда его сделали надсмотрщиком за обогащением необработанной руды. А что получилось? Марек объявлял точное количество добытого серебра, хотя можно было многое утаить — его никто не контролировал. Что поделаешь с Мареком? Определили его заведовать складом с товарами. Убытки он покрывал из своего кармана. Одни раз Марек прозевал бревно, которое вынес какой-то бедняк, в другой раз — цепь, в третий сделал вид, что не заметил недовеса. А результат? Даже его полугодового жалованья не хватило на возмещение ущерба.

Пан Михал сначала посмеивался. Он и сам не терпел мелкого торгашества и хитрой пронырливости. Не стал бы он торговаться из-за гроша. Но когда на аукционе Марек великодушно уступил какой-то вдове выгодный земельный участок, оставшийся после смерти немецкого горожанина, мечта Михала о сыне — предприимчивом купце — рухнула. Этот юнец отдавал предпочтение чувствам, а не выгоде, хорошему отношению к людям, а не деньгам. Куда денешься с такими качествами? Где рыцарские чувства Марека могли найти наилучшее применение? Только в дружине какого-либо из чешских панов, потому что в те времена дворяне имели власть в королевстве. Марек поступит на службу к Иржи из Подебрад. В этом решении Михал особенно утвердился после судебной тяжбы с Бедржихом из Стражнице.

Пройдет недолгий срок, и сподвижники Михала вынут мечи из ножен. А там придет конец и куражам колинского пана.

И вот Марек стоит перед подебрадским начальником дружины — бывшим таборcким гетманом Яном Пардусом из Горки. Это высокий, громоздкий, пожилой и, видимо, после обеда не очень-то разговорчивый человек.

Движения его медлительны, будто на нем надета кольчуга. Наверное, он забыл, что на нем только кожаная куртка и что из-за полуденного зноя она даже расстегнута. Значит, источник его медлительности заключен внутри, в глыбе его тела.

— Говори только то, что предназначено для моих ушей, — произносит Ян Пардус.

— Я хочу поступить в дружину при замке.

Марек протягивает ему письмо от пана Иеронима Ваха. Как-то повлияет это письмо на его судьбу? Кончики пальцев осторожно прикасаются к письму, будто оно их жжет. После секундного раздумья письмо небрежным взмахом руки брошено на стол вместе с ничтожной надеждой, что когда-либо будет прочитано. Марек не смотрит ему вслед — он ищет глаза Пардуса. У Пардуса два глаза, как у всякого обычного человека, но каждый глаз с иным выражением. Одни смотрит строго, другой — изучающе. Марек пытается внутренне собраться. Сумеет ли он не согнуться подобострастно перед начальником дружины? Сумеет ли не притворяться учтивым, как его учил Михал из Калька при купеческих сделках? Сумеет ли принять позу рыцаря, хотя он им никогда не был? Сумеет ли держаться скромно и в то же время уверенно?

— Зачем? Разве ты не заметил, что дружины существуют больше для парада? — поднимает брови Ян Пардус.

— У меня нет уверенности, что все и навсегда успокоилось.

— Мы променяли славу на покой. Умрем в постели.

— Обещаю вам, если я поступлю в дружину, то не состарюсь, пока не дождусь какой-нибудь битвы.

— Ты мне нравишься, — улыбается наконец Ян Пардус. — Жаль, что у тебя не красные щеки. Я люблю краснощеких воинов.

— Я обязательно добьюсь, чтобы щеки мои стали красными, — сказал Марек и добавил: — Вот только сяду на коня и возьму в руки меч.

— Я принимаю тебя. Как твое имя?

— Марек из Тынца.

— Что ты умеешь?

— Попадать в...

— А сумеешь ли ты смеяться, когда летит каменное ядро? — нетерпеливо спрашивает начальник стражи.

— Я с ним еще не встречался.

— Ты не сразу станешь гетманом.

— Мне уже девятнадцать.

— Разборчив ли ты в еде?

— Христос сказал: «Ешьте, что вам дают».

— Ты умен. — Ян Пардус взглянул пытливо: — Помни, за любознательность у нас не платят.

Марек не ответил. Он поклонился, повинуясь жесту Пардуса, означающему, что Марек может идти.

В замковом дворе Марек старается не подать виду, что испытывает облегчение; не дай бог громко вздохнуть — как знать, может быть, за ним тайно наблюдают. Он ведь не в лесу, не у реки, не на лугу. Он в замке, где