— И что было дальше?

— Рубанули Санчеса его же мачете. Зубы в глотку вбили. Санчес, что твой опоссум, притворился мертвым. При этом все равно думал, что индейцы не купятся на уловку и непременно его добьют.

— Так почему его оставили в живых?

— Апачи — твари непредсказуемые, — пожал плечами Рафи и глотнул виски из второго стаканчика. — Вот с тех пор Санчес и не в себе.

Обычно Рафи не отличался подобным многословием. Ему показалось, что он даже устал. И зачем только он столько языком молол и воздух сотрясал? И все же парень решил еще немного поговорить.

— Как думаешь, сколько Санчесу лет? — спросил он.

— Лет шестьдесят — семьдесят, — предположил Авессалом, окинув Мигеля изучающим взглядом.

— Нет и сорока. Страх выбелил ему волосы. Теперь они цветом как льняная рубаха.

— Странно, что дикари не сняли с него скальп.

— Апачи скальпы не снимают, — покачал головой Рафи. — И это странно, ведь за их скальпы по ту сторону границы платят очень щедро, по сотне песо за каждый.

— За их скальпы?

Ага. Мексиканские власти объявили за них награду. — Рафи опорожнил стакан и поставил его на стойку. Донья Иоланда тут же снова его наполнила, уронив пару капель мимо. Подобная небрежность была ей несвойственна, но сейчас все внимание хозяйки бара было приковано к техасцам. Донья Иоланда знала, что с них нельзя спускать глаз, даже когда они трезвые, хотя богатый опыт позволял ей утверждать, что трезвость — черта, несовместимая с характером техасца.

Техасцы, что сейчас находились в ее заведении, не спешили разочаровывать донью Иоланду. Один из них, верхом на беспокойной лошади серой масти, вытащил старый флотский кольт и прицелился в шар с номером шесть, что лежал рядом с шаром под номером четыре возле дальней лузы. Донья Иоланда взяла в руки ружье, которое держала рядом с барной стойкой, и навела дуло на возмутителя спокойствия. Рафи и Авессалом подвинулись, чтобы не мешать хозяйке целиться.

Техасцы слыли отчаянными бедокурами, но платили они щедро, и только в силу этого обстоятельства донья Иоланда все еще их терпела. Она позволяла играть в «Ла люз» в конный бильярд, но пистолетная версия этой игры находилась под строгим запретом. С неменьшим неодобрением Иоланда относилась к пальбе по тараканам.

— Параше, пендехо![5] — гаркнула она.

Техасец поднял на нее взгляд. Его потряс резкий окрик хозяйки и глубоко задело грубое словцо, также обозначающее лобковые волосы.

— Но пистолас, — произнесла хозяйка и повторила на английском, громко и старательно выговаривая каждое слово: — Никаких пистолетов.

— Но, мэм…

— Но пистолас. — Донья Иоланда показала ружьем на отверстия в стене из необожженного кирпича, находившейся за бильярдным столом. Эти дыры остались на память о первой и единственной партии в пистолетный бильярд, которую техасцы сыграли в «Ла люз».

— Слушаюсь, мэм. — Техасец убрал кольт в кобуру на поясе, вытер ладонь о грязные парусиновые брюки и, погоняв во рту комок жевательного табака, сплюнул жижу на земляной пол.

Донья Иоланда указательным пальцем зацепила прядь над ухом и вытянула ее из узла на затылке, показав Рафи с Авессаломом. На темных, словно полночное небо, волосах лунным лучиком серебрилась седина.

— Теханос. — Женщина подалась вперед и что-то произнесла на испанском.

— Техасцы — сущие черти, Божья кара, чтобы добавить нам седых волос, — перевел Рафи ее слова Авессалому. — Они с апачами вгонят нас в гроб раньше срока.

Хозяйка заправила прядь обратно в узел.

Рафи не стал уточнять, что он и сам техасец. Он также не счел нужным упомянуть, что под командованием генерала Уинфилда Скотта в сентябре 1847 года участвовал в штурме крепости Чапультепек. Победа стала переломом в войне и привела к поражению Мексики. Он, Рафи, шестнадцатилетний паренек, мокрый от пота и черный от пороха, своими руками сорвал мексиканский флаг, реявший над крепостью, и поднял знамя полка вольтижеров[6], в котором служил. Рафи не считал, скольких мексиканцев в тот день он вогнал в гроб раньше срока, да и сейчас не желал об этом думать. Когда приходилось убивать, он убивал, но не получал от этого никакого удовольствия и не считал, что в лишении другого человека жизни есть повод для гордости.

Справа к Рафи подошел полный бородатый мужчина. Из-под воротника застегнутой на все пуговицы красной фланелевой рубахи на шею и лицо наползала столь густая поросль волос, что казалось, будто толстяк надел под сорочку медвежью шкуру. Аромат, исходивший от бородача, наводил на мысль, что медвежью шкуру сняли вместе с мясом, которое уже начало гнить.

— Коллинз, тебя ищет генерал. — Последнее слово толстяк попытался произнести на испанский манер, и у него получилось «хэнорол».

— Какой именно, Джим? — Рафи давно заметил, что после окончания войны все бойцы, сражавшиеся в рядах мексиканской армии в чине выше капрала, произвели себя как минимум в полковников, а то и в генералов.

— Армихо. Он встал бивуаком на постоялом дворе, что на площади.

— Мануэль Армихо? А мне рассказывали, что он сбежал в Мексику, поджав хвост под жирные окорока.

Джим пожал плечами, и густая поросль волос на шее, торчавшая из-под воротника, слилась с бородой, отчего возникло впечатление, что голова толстяка утонула в куче хвороста.

— Он направляется в Чиуауа[7] с кондукта.

Слова толстяка удивили Рафи. Дело в том, что он не слышал шум каравана кондукта, который ежегодно проезжал через город по дороге на юг. Деревянные колеса мексиканских подвод грохотали так, что могли и мертвых поднять из могил. Впрочем, от техасцев шуму было не меньше.

— Я так понимаю, он собирается продать оружие апа-чам? — спросил Рафи.

— Я тоже так думаю, — отозвался толстяк.

— А он сказал, чего от меня хочет?

— Нет, хэнорол вечно темнит.

Допив виски, Рафи положил на барную стойку серебряный песо, взял свою широкополую войлочную шляпу серого цвета и кивнул на прощание донье Иоланде и Авессалому.

В тот самый момент, когда Рафи направился к выходу, Мигель Санчес, ловко петляя меж коней, нырнул в толпу игроков. Он чем-то напоминал зернышко, брошенное в жернова. За каждую лопату конского навоза, вынесенную Мигелем из бара, донья Иоланда платила по сентаво. Работа Санчеса вполне устраивала.

Кукурузные поля и заросшие травой прерии располагались на достаточном удалении от бара «Ла люз», и это обстоятельство очень радовало Мигеля. В полях и прериях, словно из-под земли, в любой момент могли появиться апачи. Впрочем, подобное грозило случиться где угодно: индейцы внезапно выпрыгивали из-за скал, из зарослей