– Вот и некого спасать. Знать, и теленочек задохнулся. – Опершись на колени, матушка Варвара устало поднялась с земли. Лицо игуменьи было вновь, как обычно, непроницаемо, губы поджаты, скорбно и сурово. Она распорядилась: – Ступай, Ефросинья, кликни Орину, да прихватите лом и заступ – Зорю прибрать. – И помолчав, со вздохом добавила: – Постояльца не ищи, он теперь от нас еще далее, нежели когда-либо.

Монахиня беззвучно кивнула и, смахнув кончиком чёрного платка скупую слезу, неслышно удалилась в скит исполнять поручения настоятельницы.

В начале второго осеннего месяца, отпев и похоронив накануне Орину, последнюю из монахинь, одна за другой стремительно угасших от неведомой, видимо, занесённой Утопленником в скит, скоротечной хворобы, матушка Варвара, собрав остатние силы, едва ли не волоком доставила к примеченному ранее потаённому затону, с возвышающейся на прибрежной луговине матёрой лиственницей, и утопила в нём церковную утварь из золота и серебра. На это ушло у неё два ущербного света дня. Старушка полагала немного отдохнуть, чтобы собраться со скудными силами, с духом и определить все святоотеческие книги под одну крышу – в молельню, а уже оттуда до снегов перенести реликвии в дальнюю, укрытую от мирских притязаний, пещеру, однако немощь телесная и снедающая слабость не позволили осуществить чаемое.

Преставилась игуменья в завершение первой седмицы от Покрова Пресвятой Богородицы. Тихо и во сне…

Серые тучи, цепляясь за вершины облетевших вязов и лип, грузно и низко ползли по осеннему стылому небу с севера на юг. Вот и сюда, в Литву, добрались холода. Владимир поёжился и, пытаясь согреться, похлопал себя по бокам рваной фуфайки. Звякнула в заплечном вещмешке ржавая жестяная коробка из-под леденцов, в которой у Антропова хранился нарубленный мелко табак. Там же в мешке лежало несколько картофелин и горстка зёрен ржи. Кирзовые, видавшие виды сапоги явно «просили каши» и были подмотаны бечёвкой, брюки смяты и порваны, рубаха тоже давно не стирана. Владимир, заросший щетиной и безоружный, нет даже перочинного ножичка, с утра слонялся по разбитым улицам, окружённого со всех сторон топями и опоясанного руслом болотистой реки, городишка Рогово.

– Твоя задача, товарищ сержант, – напутствовал Антропова Берендеев промозглой ночью на передовой, перед отправкой разведчика в немецкий тыл: – Выявить мост или переправу, по которым в Рогово проходят фашистские танки. Будь аккуратен.

– Обязательно буду, товарищ командир! – весело ответил заросший Владимир. Он три дня до этого специально не брился и голодал для правдоподобия и сейчас выглядел вполне подходяще. – Через двое суток ждите.

– С Богом, сержант!

Чтобы как-то согреться, Антропов решил развести небольшой костерок на обочине, у реки с заболоченными берегами, где кончалась городская грунтовая дорога. А спичек не было. Володя окинул цепким взглядом всю улицу, по одной стороне которой тянулся ряд деревянных домишек, а на противоположной возвышался, огороженный каменной оградой, пятиглавый храм. Из стрельчатых ворот церкви в это время как раз выходил седобородый пожилой священник. Антропов скорым шагом пересёк улицу и, поклонившись, спросил у него спичек, а то, мол, промёрз до костей, а согреться нечем. Батюшка внимательно посмотрел на разведчика, молча кивнул и скрылся в дверях храма. Через минуту он вышел, неся в ладони спичечный коробок. Володя поблагодарил священника и вернулся на обочину, где, насобирав хвороста посуше, принялся разводить костёр.

Скрипнули тормоза, разведчик поднял голову. Рядом стоял тупоносый грузовик с шестью немецкими солдатами в кузове. Было видно, что они навеселе. Солдаты что-то прокричали в его сторону. Володя выпрямился и развёл руками: мол, не понимаю. Крики приняли угрожающий тон, и тут из кабины высунулся шофёр и спросил по-русски: «Что ты здесь делаешь?» – «Греюсь». Шофёр обернулся к солдатам и сказал пару фраз по-немецки. Те сразу успокоились и забыли про оборванца на обочине. «Ну ладно, земляк, грейся. На вот – держи!» – подытожил разговор шофер и, прежде чем скрыться в кабине, бросил на обочину пачку сигарет. И машина поехала дальше, прямо через водный канал. Тогда-то Володя и заметил чуть притопленные, скреплённые между собой, толстые хлысты деревьев, положенные один к одному вдоль русла.

На вторую ночь после этого двенадцать разведчиков во главе со старшим сержантом Прокопом Загайновым и двумя ручными пулемётами пробрались в городок, заняли позиции у переправы и в каменной церковной ограде. На рассвете, в результате стремительных, одновременных атак двух полков соседних фронтов с противоположных направлений, Рогово было освобождёно. Оба полка на два дня отдыха расквартировались в этом городке.

Если с окраин Рогова гарь и дым слабой потягой давно были утянуты на реку и растворены в сырых балтийских лесах, то в центре всё еще чадили развалины немецкой комендатуры, разрушенные кирпичные казармы и развороченное прямым попаданием артиллерийского снаряда деревянное здание городской управы. Между тем на самой площади едва ли не с утра вовсю шла раздача заправленной тушёнкой, дымящейся горячей каши из трёх полевых кухонь. Бравые повара в колпаках и фартуках поверх гимнастёрок весело набрасывали в котелки, ведёрки и миски кашу выстроившимся в очередь старикам, женщинам и чумазым ребятишкам, жителям освобождённого Рогова. Напротив импровизированной походной столовой, в уцелевшем двухэтажном здании, над которым реяло атласом красное знамя, расположился штаб одного из полков. Из дверей этого штаба только что вышли Берендеев, Загайнов и Антропов. Разведчики были при орденах и медалях, начищенные хромовые сапоги блестели на осеннем, наконец-то проглянувшем из-за туч и обогревшем всё живое, ласковом солнышке. На суровых лицах играли добродушные улыбки.

– Ну что, товарищи, разрешите мне еще раз, уже от себя лично поздравить вас с присвоением очередных воинских званий. – Молодцеватый подполковник Берендеев обернулся и протянул свою жёсткую пятерню сначала Загайнову, которому сегодня было присвоено звание «старшина», а затем крепко пожал руку Антропову, ставшему накануне старшим сержантом. Берендеев еще раз по-отечески улыбнулся и вздохнул: – Вам бы доучиться малость, тогда бы можно было похлопотать и об офицерском чине. Да только не могу я вас, ребята, сейчас отпустить никуда, вы мне здесь как воздух нужны. Вот добьём фрица, помозгуем и на эту тему.

– Спасибо, товарищ подполковник, за заботу. – Прокоп на минуту задумался и твёрдо сказал: – Но мы люди не военные. Вы же знаете наши главные звания: Володя – бергал, потомственный горняк, а я – кержак. И я думаю, как покончим с фашистской заразой, мы ни на какие курсы не поедем, а вернёмся: он –