Анна поглядела на Данилу – он глаза прячет. Сразу она поняла, что соврал он, и разговаривать с ним больше не стала. Точно чужой ей стал Данила. Не радовалась она на него. Свадьба в доме, а ей чудится, точно похороны готовят, и все Иван из головы не идет. Мало ей от него было радости, а теперь душа вся изныла.

Где он? Может, и нет его на белом свете. Замерз там у моря полночного. Или казаки прикончили. Один он там с казаками да с холопами. Нравом крут – проучит кого-нибудь, а они все на него. Да как Демку Дикого.

А и жив если, сюда воротится, не на радость тож, – и у воеводы извет, и знаменье то. Все бы ничего. Сын родной на отца пошел. Все, все на него.

Сидит Анна у себя без выхода, и мысли, как нитка на клубок, навиваются в голове. Одни и те же всё.

Гость на свадьбе

Незаметно и свадьба подошла. День выдался на удивленье. Тихий, солнечный, мороз небольшой. Снег во дворе так и сверкает. В доме за неделю все чистили и мыли. По горницам новые атласные полавочники постлали, меховые наоконники, ковры кызылбашские раскинули. Стол накрыли в сенях, а для двории в челядиной избе. Холопам выдали новые кафтаны, бабам и девкам телогреи, платки.

Марица Михайловна со стариком Усовым – он был посаженым отцом – благословили Данилу иконой Даниила святого. Во дворе стояло трое разукрашенных саней, чтобы ехать поездом за невестой, когда Данила войдет в собор. В сенях толпились дружки провожать жениха. Вышла и Анна Ефимовна. Тоже нарядная, в расшитой золотом телогрее, с жемчужной ниткой поверх белого камчатного убруса. Набелилась, нарумянилась. Все сделала, чтоб люди не заметили, что неладно у них в доме. Только смотрела невесело.

Данилу ждали. Его задержала Марица Михайловна. Наконец и он вышел, лазоревый кафтан атласный, грудь вся жемчугом расшита, воротник соболин до плеч. Обступили его дружки, хлопают по плечу, смеются, и вдруг распахнулась с крыльца дверь, вихрем ворвался Федька, растолкал всех и прямо к Даниле.

– Данила Иванович!.. бубенцы… казаки скачут… к воротам!..

Данила пошатнулся. Вся кровь сразу от лица. Он толкнул Федьку и, не говоря ни слова, выскочил крыльцо. Глядит, – ворота настежь стояли, – казаки скачут, холопы, запрудили весь двор, а за ними дорожные сани, запряженные четверкой гусем. И в санях стоит Иван Максимович. Шубу распахнул, шапку сдвинул назад, глядит во все стороны – на холопов, на разукрашенные сани.

Лошади подскакали к крыльцу. Иван Максимович точно не к себе домой приехал. Стоит в сенях, смотрит, а на крыльце стоит Данила разнаряженный. Данила и глаз на отца не поднял, сразу упал ему в ноги. Иван Максимович поглядел еще раз кругом. Дворовые холопы перепугались насмерть. Никто не бросился навстречу хозяину помочь ему из саней выйти.

Иван Максимович повернулся к Даниле:

– Ты чего? Пиры задаешь? Гостей сзываешь? Ну что ж, примай гостя нежданого. Выпьем с дороги.

Данила все не поднимал головы от земли.

– Да ты чего ж лежишь? Не выйти из саней. В дом отца не пущаешь? Аль гостям казать не хошь? Ладно, и я переоболокусь. Где Анна?

Данила встал, хотел заговорить, но язык у него не слушался.

– Чего спужался? – спросил Иван Максимович. Аль неладное чего затеял? Сказывай!

Иван Максимович занес было ногу, чтобы вылезти из саней, но вдруг отдернул и нахмурился.

– А пошто собор открыт да красным ковром крыльцо застлано? – вспомнил он вдруг.

– Батюшка, – выговорил вдруг Данила, – благослови! Свадьба моя ноне. Женюсь я.

– Свадьба! – крикнул Иван Максимович так, что лошади шарахнулись и сам он пошатнулся, а у холопов колени подогнулись. Многие на снег сели. – Да как ты смел, щенок! Сказал – жди! Ну, погодь ты у меня, благо поспел. Будет тебе свадьба! На ком?

– На Голенищевой боярышне, Устинье Степановне.

– На Степкиной – крикнул Иван Максимович. Он быстро выскочил из саней и кинулся на Данилу.

Суета началась в доме.

Тот соскочил с крыльца в снег и закричал:

– Батюшка, не мочно! Невеста ждет. Настоятель в соборе. Благослови! Богом молю! – И Данила снова кинулся отцу в ноги.

– Не бывать тому! – кричал Иван. – Сказано – вон всех! А тебя выдеру да в поветь запру. Эй, Панька, Юшка, вяжи его!

Данила вскочил, глаза у него налились кровью. Он закинул за плечи рукава, отступил к стене и ждал. Холопы топтались на месте. Из сеней выглядывали перепуганные гости.

– Ну! – крикнул Иван Максимович, – чего стали? Аль забоялись? Хватайте, не то казаков кликну.

Панька сделал шаг, но Данила размахнулся и двинул его в грудь, так что он отлетел на сажень.

– Вишь, волчонок, – не дается! – сказал Иван. – Эй, Остап, Ворон, заарканьте-ка мне жениха. Казаки спрыгивали с лошадей, холопы шарахались в стороны.

– Батюшка – завопил Данила. – Неужли?.

Но на него уж набросились два казака и Панька с Юшкой. Он отбивался, сколько хватало силы. Но его повалили в снег и скрутили кушаками. Иван глядел с крыльца и приговаривал:

– Так его! Так! Лупи! Вяжи туже!

А когда Данилу связали и подняли, он сказал:

– Галка, веди в поветь, что под повалушей, там запрешь.

Галка молча взошел на крыльцо. За ним Панька с Юшкой вели Данилу. На губе у него была кровь, лазоревый кафтан висел клочьями, ворот на снегу валялся. Иван шел за ним.

– Кланяйся гостям, жених, – сказал он, переступив порог, благодарствуй за честь. – Ноги ему там свяжите, – приказал Иван и вошел следом в сени.

Дружки столпились кучей в заднем углу. Всем не по себе было. Иван взглянул на них, усмехнулся и сказал:

– Ну, гости дорогие, не прошены пришли, не провожены вон пошли!

Парни молча, толкая друг друга, выбрались из сеней, нахлобучивая находу шапки.

Иван круто повернулся и поглядел на Анну. Он сразу ее заметил, но не подавал вида. Анна шагнула к нему и поклонилась в ноги.

– Вновь напрокудила? – проговорил Иван Максимович негромко.

Анну всю точно