Но вот наконец прибывает наш поезд, и начинается дикая давка и борьба за места. Толкаемые локтями, пихаемые в спину, с оттоптанными ногами и, наверняка, кучей синяков, мы, судорожно хватаясь за свои чемоданы, в конце концов умудряемся вскарабкаться по лесенке в непроглядную темень вагона третьего класса – так называемого "жёсткого". Вик чиркает спичкой и чудом находит на лавке свободное место у окна. Мы с трудом втискиваемся туда и, всё ещё задыхаясь, смотрим, как другие пассажиры пробиваются внутрь.

"Что не так с этим поездом, почему нет света?" – сердито кричит какой-то мужчина, и голос в темноте степенно отвечает: "Вы, видно, товарищ, тут не местный и не знаете, что свет в этом поезде всегда гаснет, когда во время стоянки меняют локомотивы. Как только новый паровоз прицепят и мы будем готовы тронуться в путь, свет снова загорится".

"Ну и поезд!" – ворчит первый и чуть не падает, споткнувшись о пару вытянутых ног.

"Эй, вы не могли бы убрать с прохода свои чёртовы ходули, чтобы никто не сломал себе шею?" – орёт он, но толпа сзади толкает его в дальний конец вагона, и вскоре мы его уже не слышим.

Мы с Виком сидим рядом у открытого окна, запихнув чемоданы в уголок под нами. Все места уже заняты, мужчины и женщины теснятся в проходах. Пожилая кавказская пара внезапно делает попытку приткнуться между нами, однако другие пассажиры на нашей лавке протестуют.

"Дедушка, бабушка, здесь больше ни для кого нет места. Пожалуйста, уходите", – кричат они, но старики не слушают и в итоге садятся к нам на колени. Молодой человек рядом с нами вскакивает.

"Вы не можете так поступать! Это наши гости из-за океана, иностранцы, американцы, – кричит он, – вы должны быть гостеприимными, а не грубыми. Послушайте, вы же сейчас раздавите наших друзей. Ведь вы уже достаточно мудрые, чтобы это понять!" С этими словами и парой энергичных рывков ему удаётся снять их с наших колен.

"В соседнем вагоне полно мест", – громко заявляет другой пассажир, после чего старики начинают пробиваться наружу в надежде их там найти.

Целый час мы проводим в темноте и, забившись в угол, довольные тем, что сидим, слушаем споры, ссоры и смех толпы. Но наконец поезд трогается, и сразу же зажигается свет. Окно заклинило, и мы не можем его поднять, но, если честно, это, пожалуй, даже к лучшему, поскольку запах потных человеческих тел, плотно упакованных в едином маленьком пространстве, был бы слишком невыносим при закрытой фрамуге.

На верхней полке напротив нас лежит человек, который, деловито собирая со своей одежды вшей, давит их ногтем большого пальца. Однажды он даже бросает свой улов вниз, но все так громко и возмущённо протестуют, что он решает больше этого не делать. Я осторожно достаю из чемодана "Флит" и по-тихому делаю лёгкое и ненавязчивое опрыскивание, дабы никого не обидеть.

На другой полке за спиной мужчины лежит что-то вроде вороха ветоши, но позже тот шевелится и оказывается спящим мальчонкой. Вскоре он просыпается и вытягивает пару трогательно тонких голых ног, покрытых жуткими язвами, которые он временами лихорадочно почёсывает. Но когда кондуктор приходит проверить билеты, он быстро прячет ноги и снова превращается в неподвижную кучку тряпья. Кондуктор, зыркнув в ту сторону, решает оставить её без внимания и начинает скандалить с женщиной из-за отсутствия у той билета.

"Сколько раз тебе повторять, что ты не можешь ездить бесплатно? – гневно кричит он. – Но нет, ты меня не слушаешь, ты прячешься под лавку, как воровка, и думаешь, что я тебя там не найду. Зачем ты это делаешь? Почему ты катаешься туда-сюда по этому маршруту? Почему ты не такая, как все, и что мне с тобой делать?"

"Ссадите её с поезда", – советует кто-то, однако он отказывается, ссылаясь на то, что состав вообще не делает остановок, пока не доберётся до Орджоникидзе.

"А кроме того, – прибавляет он вполголоса, – я не могу бросить её в холодных полях, ведь она, знаете ли, малость 'не того'. Она дурочка, полоумная, и проводит всю свою жизнь, ездя взад-вперёд в этой 'кукушке'. Каждый день одно и то же".

Я жадно слушаю все эти разговоры, переводя их Вику настолько точно, насколько возможно.

И вот в одиннадцать сорок пять мы наконец вползаем в Орджоникидзе и нас встречают двое мужчин из гостиницы, которые, не подозревая, что я понимаю по-русски, бурчат друг другу: "Скажи-ка, что за блажь приехать сюда в такое время года? Разве они не знают, что через денёк-другой перевал закроют, ведь проезжать по нему на автомобилях становится слишком опасно? Я даже не знаю, смогут ли они выехать завтра. Мне бы не хотелось рисковать! Со дня на день начнутся туманы и метели, и если они попадут в снежный буран на полпути через перевал, то здорово влипнут. Они могут вообще не выбраться оттуда живыми! И я собираюсь телеграфировать в Москву, чтобы до весны к нам больше не присылали сумасшедших туристов. Я напрочь отказываюсь отвечать за их дурьи башки".

Мужчины страшно смущаются, когда я смеюсь и на отменном русском языке заверяю их, что мы не боимся и готовы рисковать своими чокнутыми головами.

"Это напомнило мне 'Эксельсиор' Лонгфелло: '«Ты не пройдёшь», – сказал старик'57", – делюсь я с Виком и перевожу ему взволнованные замечания, которые только что услышала.

В этот миг авто начинает шипеть и не хочет ехать дальше иначе, кроме как на самой низкой передаче.

"Что случилось?" – спрашивает служащий гостиницы, и шофёр печально отвечает: "Ну, это лучшее, на что способен этот драндулет. Я же говорил тебе, что мы не можем его использовать, пока он не будет починен".

"Но, Иван Иваныч, имей совесть! Подумай о туристах из Америки … не позорь – пожалуйста!"

Но шофёр только пожимает плечами и печально повторяет: "Это лучшее, что я могу сделать".

И так мы, шипя и пыхтя, ползём по улицам Орджоникидзе, а иногда и вовсе останавливаемся, вызывая большой интерес у редких прохожих.

"Это тот самый автомобиль, на котором мы собираемся пересечь наиопаснейшие горы на свете? – тревожно спрашивает Вик. – Если это так, то я сдаюсь прямо сейчас".

Безучастно усмехнувшись, я перевожу его слова служащему гостиницы, который тут же восклицает: "О, Боже, нет! Вы поедете в прекраснейшем 'Линкольне' … конечно, – добавляет он доверительным тоном, – если готовы заплатить по десять долларов с каждого. Если нет, то вам, к сожалению, придётся довольствоваться автобусом".

"Спроси его, что это за автобус, –