На Мариинском дворце было грандиозных размеров полотно с изображением кузнецов – очень скверно исполненное; и надпись «В борьбе обретешь ты право свое». На большинстве домов – гербы республики – серп и молот. На здании военного министерства висел плакат с чем-то рушащимся, собрание всех цветов радуги – и яркими словами «Зашатались троны – посыпались короны».

Поперек Морской, на которую я затем вышел, висел флаг с изображением косцов и жниц с вывернутыми ногами и руками – точь-в-точь египетские картины и написано «Земля – трудящимся».

Невский утопал в красных флагах. Везде расклеены летучки с картинками. На одной парень в красной рубахе, дующий на несколько разложенных лучинок: «Мы на горе всем буржуям мировой пожар раздуем!» – гласила подпись. Отовсюду с балконов спускаются красные ковры и на них прикреплены портреты Маркса, Ленина и Троцкого. Городская дума с ее каланчой вся затянута в красный цвет.

Я прошел по всему Невскому – народу, в общем, немного; ходят, глазеют. Интеллигенции почти не видно. Прошел обратно весь Невский, пошел на набережную; бросить с другого берега взгляд на Первый кадетский да на Морской корпус. Корабли все разукрашены флагами – у Николаевского моста громадная арка с флагами, ельником и плакатами. Надписи, в общем, те же. Кое-где футуристические произведения – углы черного цвета на красном поле – и белая надпись: «Да здравствует Красная армия».

Но и все-таки у меня осталось впечатление от всего, что мне пришлось видеть в эти дни – эта та смелость вызовов, смелость лозунгов, брошенных большевиками толпе – эта могучая сила ярких, быть может, грубых, выражений своих стремлений. И конечно воля, адская сила характеров. Это прямо-таки чувствовалось в каждом плакате – каждой подписью под ним.

Я жалею сейчас, что не побывал ни на Марсовом поле, ни у Смольного – говорят, там было что-то замечательное в отношении украшений.

На Марсовом поле удалось побывать уже после праздников – там еще оставались остатки неубранных украшений – какая-то башня и трибуна, но уже материя была снята. Могила жертв Мартовской революции была в сравнительном запустении; печально трепыхался старый выцветший стяг с надписью «Вы жертвою пали в борьбе роковой» – два-три красных лоскута, остатки завядших цветов и только. Посредине площади свозили какие-то камни, говорили будто бы для постройки памятника свободе или храма Свободы, не знаю.

10 ноября я уже катил в международном вагоне I класса в Ярославль, вместе с начальником Селигеро-Волжской флотилии Зубовым и бумагами.

Часть VIII

Ярославль

В пути с Зубовым

Итак, 10 ноября 1918 года я уже катил в международном вагоне I класса в Ярославль, вместе с начальником ликвидируемой Селигеро-Волжской флотилии Зубовым и бумагами.

Я говорю в международном вагоне – да-да – в вагоне I класса Международного общества спальных вагонов. Заплатил за билет кроме его стоимости 150 рублей и мог господином ехать до самого Ярославля. Прежнего вида проводник, чистенький, очень симпатичный – самое купе, чудное, тоже чистенькое, не запятнанное следами товарищеского бытия.

Поезд шел медленно с долгими остановками. На вокзалах почти ничего достать было нельзя. У Зубова был маленький запас провизии и мы, получая от проводника чай по три рубля стакан без сахару – чувствовали себя сносно. Вечером улеглись, не раздеваясь, спать – белья уже не полагалось – а были одни лишь одеяла. Мы чудесно проспали ночь. Нас почти никто не беспокоил и только раз забежал субъект в кожаной куртке и какая-то маленькая брюнетка в пенсне, и тоже во всем мужском кожаном, оба с револьверами на ремнях; осмотрели наши документы и, извинившись за беспокойство, ушли.

Не доезжая до Рыбинска, мы были поражены открывшимся из окна зрелищем. Поезд, и без того медленно тащившийся, здесь совсем замедлил ход и потому мы могли рассмотреть чудовищную картину. Путь лежал мимо какой-то бесформенной груды обломков вагонов, пушечных гильз снарядов, обгорелых ящиков, кровяных пятен на земле, сброшенных паровозов и других принадлежностей поездного состава.

Лес, тянувшийся вдоль пути, на высоте человеческого роста был точно срезан и опален на расстоянии целой версты в радиусе – по-видимому, здесь был взрыв. Как после выяснилось – это восставшими крестьянами был подорван поезд, шедший на Вологду с военным грузом.

В Ярославль приехали ночью и с трудом разыскали Стааля, начальника Морского отдела штаба Северного фронта. У него и расположились на ночлег. Он жил со своею дочерью в пустой квартире какого-то выселенного «буржуя» и занимал три комнаты. С ними же жил его «вестовой» – симпатичный старый матрос-минер, не желавший расставаться со своим генералом. Переспали ночь, устроившись кое-как на стульях.

Наутро направились вместе со Стаалем в штаб Северного фронта. По дороге Стааль рассказал, что у него из-за происшедшей в нашей флотилии истории – были крупные недоразумения с комиссаром Северного фронта Глезаровым (Глезаров, де, называл нашу флотилию «мутной» и вовсю приложил руку к ее расформированию).

Штаб Северного фронта

Зубов, тотчас же когда мы пришли в штаб, принялся за хлопоты по сдаче документов, а я тем временем стал приглядываться, что за штука такая Штаб Красной Армии. Надо сказать, что главные действующие лица в этом самом Штабе Северного фронта – были члены так называемого Реввоенсовета – Военно-революционного совета, состоящего из командующего, начальника штаба и комиссаров фронта.

Командующим фронта был генерал Парский, начальником штаба генерал Буров и главным комиссаром Глезаров, и был какой-то штабс-капитан с польской фамилией, кажется Пятницкий.

Штаб был разделен на отделы – и вот Стааль был начальником Морского отдела; при начальниках отделов были свои комиссары. При Стаале комиссаром был временно тов.Петров – матрос с дивизиона канонерских лодок – редкий дурак и шляпа, как говорил сам Стааль.

В это время уже вышло постановление, что комиссаром все-таки может быть лишь человек с известным образованием. Поэтому тов.Петров чувствовал себя отвратительно и ждал, когда его снимут, ибо он был почти безграмотен. Располагался штаб в бывшем помещении ремесленного училища.

Самый Морской отдел был в