– Хорошо… – просто и доверчиво сказала она.

А потом губы их сомкнулись надолго. До тех пор, пока в дверь не вошла старшая сестра-хозяйка…

X

Волосы у нее оказались светло-каштановые, необычайно красивого, янтарного оттенка. Их аромат и теперь пьянил и кружил Андрею голову. И ветер, насквозь продувающий открытый кузов попутной полуторки, колючий и резкий, очень холодный для октября, как ни старался, не мог из его памяти выветрить этот головокружительный запах девичьей чистоты и любви. И ее голос, и прерывистое дыхание, которое вдруг обрывалось на взлете надрывным целомудренным стоном, запах и гладкие линии ее чистого, нежного тела, которое так доверчиво и трепетно вздрагивало в его объятиях. Ее тонкая, словно выточенная фигурка, которую он так легко подымал, и упругая девичья грудь, которая вдруг тяжелела, попадая в его ладони и губы, и он почти зримо ощущал, как эти белейшие выпуклости вслед за медовыми почками сосков стремительно наливались страстным женским желанием.

Их взаимное чувство прорвалось, как половодье – ранней весной, когда лед еще держит реку и, кажется, нисколечко не торопится освобождать русло от морозного плена. Под напором любви ледяная короста войны слетела с их сердец, неодолимо потянула друг к другу их молодые, неиспорченные души.

Всего две недели!.. Зато какие!.. Две недели тепла – омут запоздалого бабьего лета посреди холодного октября – превратились для влюбленных в настоящий медовый месяц.

Так вышло, что их отношения спровоцировали настоящую войну внутри госпиталя.

Инициатором развязывания боевых действий стала начхоз Катька. Сестра-хозяйка выложила той с ходу во всех подробностях о завязавшихся шашнях раненого и медсестры. Той и ударило в голову. Ситуации лейтенантша не потерпела и устроила Лере настоящую травлю. И сама прохода не давала – изводила придирками, попреками да замечаниями. И шавок своих гаремных науськивала.

Тут Левкин у нее в первых рядах старался. Эта свора вся на Андрея переключилась. То подначат, то шуточки грязные отпустят. И так подло все устраивали, при стечении народа, чтобы Андрей выходил первым зачинщиком ссор и его приходилось усмирять да останавливать. Провоцировали, сволочи. Впрочем, Аникину только дай повод. Трибуналами и прочими угрозами он не пугался, однако товарищи его еле-еле осаживали от нанесения тяжких телесных повреждений.

А Катька по своей линии старалась. То ли бабья зависть к чужой искренней любви стала тому причиной, то ли что другое, да только жизнь Леры в госпитале превратилась в непростое дело.

Благо еще, что многие из медперсонала и пациенты негласно стали на поддержку Леры и Андрея. Допекло, видно, народ беспардонное это житье новоявленной императрицы госпитального двора.

XI

Андрея от открытого столкновения больше других Лера удерживала.

– Не связывайся, ну их… – говорила, точно упрашивала она во время очередного свидания. А сама прижмется к нему вся и дрожит, как тростинка. Встречались обычно они на заброшенном сеновале на окраине поселка, в трех улицах от здания госпиталя. Это место Тереха ему подсказал, заживи его живот. И отвел собственноручно.

– Если выпишут меня и в часть отправят, они ж тебя со свету сживут… – шептал Андрей, бережно охватывая ее обнаженные плечи и крепко-крепко прижимая к себе.

– Не сживут… – отвечала Лера. – Зубы они обломают.

И вдруг испуганно приникла к его груди:

– Как это, «отправят»?.. Как же я? Я без тебя не могу, Андрей… Я все устрою… Никуда тебя не отправят…

Андрей уловил тогда какую-то недосказанность, затаенность в ее словах. Те самые подозрения, те ядовитые ночные мысли, которые он отгонял метлой, от которых старался отмахнуться, как от назойливых мух, нахлынули разом, запрудив черным прогорклым туманом и сознание, и сердце. Значит, правда все это, про штабного ухажера из корпуса? Вот кто Катьке и прихвостням ее может зубы-то обломать…

– Ты чего? Андрюша?.. – встрепенулась Лера. Почувствовала своим женским чутьем что-то неладное.

– Ничего, – старался держаться бодрячком Аникин. Глупо сейчас сцены устраивать. Его, может, завтра в первом же бою тю-тю. Зачем разыгрывать ревность. Помни первое правило штрафника – живи сегодняшним днем и гони прочь лишние мысли. Радуйся, что такая она сейчас в твоих объятьях. Тем более что… он, действительно, был у нее первым.

«Теперь и помирать не страшно…» – внутренне уговаривал себя Аникин. Но сердце упрямо саднило, окутанное пеленой черных мыслей.

Не хотел он обижать ее своими подозрениями и все портить. Но Лера сама его вынудила. Завелась так, что обиделась всерьез, расплакалась. Ну, он тогда тоже сам не свой сделался и прямиком ей говорит: «Так, мол, и так, ухажер у тебя в штабе корпуса. Поэтому в госпиталь из лазарета и перевели». Зрачки ее серо-бархатные вначале округлились, а потом она как зальется. А он еще больше заводится, вот-вот в бешенство впадет. «Смеешься?.. – еле сдерживаясь, говорит он. – И третьего дня за тобой “Виллис” с водителем приезжал. Думала, если от госпиталя за две улицы подобрал тебя, не увидят? А Тереха видел все. Штабной, говорит, “Виллис”, из командования корпуса. До вечера тебя не было…» А она знай только смеется, как серебряный колокольчик, звенит. Видимо, донельзя глупый был у него вид в роли Отелло. Но Андрею не до шуток было. Нашло на него, за плечи ее схватил и прямо в лицо ей смотрит. И она вдруг посерьезнела и как-то странно на него смотрит. Глаза огромные, в самую душу до донца просматривают. Будто запоминает его всего-всего для какой-то своей надобности. А он… И ведь больно ее жмет, а она будто боли не замечает.

– Говори… – с закипающей в глубине злостью шепчет он. И сильнее жмет.

А она ласково так, любовно поглядела на него, что у него и руки сами разжались.

– Ревнуешь?.. – шепчет. А сама глядит в самую душу. Будто впервые для себя открывает, точно смакует, что вот, мол, ее ревнуют. Даже с любопытством каким-то, особым, своим, женским. А потом вдруг как засмеется опять.

– А Терентьеву твоему надо у отца служить. С такими-то способностями… – говорит, а сама еще звонче заливается.

– То есть?.. – мямлит Андрей. Теперь уже его очередь подошла округлять глаза. В эту минуту выглядит он, наверное, дурак дураком. Но Андрею не до своего внешнего вида. Подсознательно он уже сам приблизился к разгадке, но в голове по-прежнему царили полный сумбур и сумятица.

– Отец служит… в управлении корпуса, – вдруг прошептала Лера. В тоне голоса ее не осталось ни тени смешинки.

– Где, не скажу, – добавила она и вдруг улыбнулась. – И так тебе военную тайну разболтала.

Андрей молчал. С одной стороны, тихий шепот Леры будто многотонную плиту