руках, трясущихся от нечаянной удачи, черенок. – Сейчас мы тебя выведем на чистую воду!» Северьян Акинфыч повёл было удилище к берегу, но буквально через мгновение едва не выронил его из рук. «Никак утопленник! Откуль он здесь!» Сторож бросил удилище, поймал леску и начал её тянуть к себе. Она поддавалась тяжело, всплывшее тело уносило. Тогда Северьян Акинфыч прытко забежал по пояс в реку, ухватил утопшего за мокрые волосы и резво, по-молодому вытащил на берег. Там он разорвал ему рубаху и прижал ухо к груди распластанного на траве незнакомца. И тут же схватил его за мокрый пиджак, и, перевернув на живот, взгромоздил поперёк своего, выставленного вперёд, колена, и начал давить кулаками на спину. Утопленник дёрнулся, изо рта у него полилась вода. Северьян Акинфыч бережно вернул парня на траву и принялся разводить ему безвольные руки в стороны и с усилием возвращать на грудь. Затем извлёк из кармана армяка чистый байковый носовой платок и, накрыв им рот незнакомца, стал делать искусственное дыхание. Минут через пять парень очнулся, судорожно присел и обвёл равнодушным потусторонним взглядом местность вокруг себя.
– Ожил, бедолага, воскрес, – радостно хлопотал Северьян Акинфыч вокруг медленно приходящего в себя Сашки Грушакова. – Я уж не чаял, что ты оклемаешься, парень. А вишь ты, выкарабкался. Силён, однако, к жизни! А известно ли тебе, что ты – перст свыше, посланец нам, затворённым по воле Божьей уже боле десятка лет в этих благословенных палестинах на молитву и суровый пост. – Монастырский сторож умилённо прослезился, осенил себя трижды, с земным поклоном, крестным знамением и, утихнув, невесомо присел на травку-муравку рядышком с Сашкой, который ни чуть не вслушиваясь в смысл, с бестолковым недоумением рассматривал этого невесть откуда взявшегося тщедушного, мелющего какую-то старорежимную околесицу, дряблого старичка-боровичка. И действительно, как только Северьян Акинфыч удостоверился, что спасённый им парень больше не нуждается в его помощи, силы оставили сторожа. Он истаивал на глазах. Теперь Северьян Акинфыч выглядел даже не на свои семьдесят пять, а на все девяносто.
– Пойдем, сынок, в скит, к матушке Варваре. Тебе бы теперь молочка кипячёного с медком для восстановленья, однако ж, наша Зорька стельная покуль. Ждём в конце лета приплода. Одна ить она у нас осталась. Да и к чему боле-то? За имя ить уход нужон, а медком я тебя нынче же попотчую, – ослабший старик всё еще пробовал бодриться и даже позволил себе помечтать при новом знакомом. – Вот кабы тебя да в помощники. Вдвоём бы мы такие горы свернули! – Тут Северьян Акинфыч мысленно одёрнул себя – непозволительно таким быть перед мало знакомым человеком и вздохнул: ладно хучь матушки нет рядом, она бы явно не одобрила эти словореченья, но с другого боку, человек-то – вот он живой, посиживает на камушках рядышком, осваивается, и старик тёплыми очами обласкал Грушакова. – Идти-то сможешь?
– Да вроде могу, все кости целы, так, тошнит маленько, и голова что-то раскалывается. – Сашку вдруг всего передёрнуло. Перед глазами вновь живо встала картина его подломленного падения в стремительный поток, радужные, безжалостные брызги прямо в лицо, отчаянье от тянущей ко дну намокшей, ставшей в миг чугунной, одежды, хлёсткий удар лбом обо что-то твёрдое, последняя вспышка, и – гулкая темень, по которой его, беспомощного, стремительно понесло, то притапливая в воду, тогда он, захлёбываясь и давясь, глотал её, то выталкивая на поверхность, под тёмные своды туннеля. Едва Сашка успевал судорожно хватить кричащим ртом спасительного воздуха, как его опять захлёстывало волной. Вспомнив так ярко и зримо, что только недавно он пережил, Грушаков не сразу успокоился, а, успокоившись, еще раз с отвращением посмотрел на проносящиеся с шумом мимо их буруны и волны, и обратился к Северьяну Акинфычу: – Дед, скажи, кто меня вытащил, кто спас?
– Провидение, сынок. А я тока малость подсобил тебе, наладил дыханье.
Скептическая ухмылка исказила Сашкино припухшее лицо, он уже открыл рот, чтобы вразумить боровичка: нет, мол, никаких провидений-привидений, всё это выдумки мракобесов в рясах, однако в последнее мгновение что-то внутри подсказало ему с вразумленьем погодить. Он лишь по всегдашней своей привычке энергично махнул рукой, а вслух сказал:
– Ты, дед, такой щуплый с виду, а меня, бугая, как из речки смог выдернуть, да так, чтоб самому не накрыться медным тазиком, в смысле не уйти на корм рыбам? Брякнул бы кто такое мне еще вчера, ни за что не поверил бы! А посколь никого окромя нас на берегу не наблюдается, то так и быть – поверю на первый раз. – Сашку затопила запоздалая эйфория восторга оттого, что он живым и невредимым выкарабкался из такой жуткой передряги, и теперь, переполненный радостью, он мог целый час, без остановки, молоть всякую чепуху.
Однако Северьян Акинфыч с каждой минутой чувствовал себя всё слабее, будто выдохнул весь воздух из лёгких, а нового вдохнуть – сил нет.
– Вон под кустом, сынок, лукошко с рыбой. Возьми, не обессудь, надобно снести в скит. Ступай за мной, а то как бы не пришлось тебе нести меня. Силы мои кончаются. Видно, переусердствовал я с рыбалкой-то, – угасающим голосом молвил старик.
Постаревшая и подсохшая за эти годы игуменья скрытого в кедровнике женского монастыря матушка Варвара в чёрном строгом платке и чёрном же одеянии только вышла из кельи, где с обеда отбивала земные поклоны и молилась. Залаял, сначала радостно, но тут же и зарычал Трезорка, по возрасту старый, но с ясными, молодыми глазами пёс и понёсся от кельи к калитке, с другой стороны которой переминались с ноги на ногу монастырский сторож и спасённый им Сашка. Настоятельница скорым шагом вышла им навстречу, за калитку.
– Матушка, благослови нас, меня и этого доброго человека. – Северьян Акинфыч прошёл вперёд и поклонился.
– Господь благословит, – осенила их и спокойно ответствовала настоятельница, окинув строгим взором Сашку Грушакова.
– Трезорка, прекрати облаивать гостя. Аль по людям соскучился? Радость-то какая, матушка. В кои-то веки у нас новый человек. Он мне по дороге сказывал, будто родом из Талова, был в геологическом походе, да случайно упал в Быструху. Его и принесло к нам.
– Северьян Акинфыч, разве наш гость нем и бессловесен? Нет? Тогда пущай он сам о себе и поведает, – повелительным тоном остановила сторожа игуменья и обратилась к Грушакову: – Кто ты? Из каких будешь?
– Недовесов Павел Константинович. Геолог. – Сашка и сам в первое мгновение не понял, зачем он назвался именем начальника экспедиции. Но здесь же в сознание почему-то прорезалось полузабытое, пьяное обличье сгинувшего где-то в лагерях папани, от которого они с сестрёнкой
