– Давай, топай за баранку… – беззлобно, но твердо ответил он. – И помни про наш уговор…

III

Слова доктора из полевого лазарета оказались пророческими. Аникину сделали одну за другой три операции, и теперь, как заверил хирург – начальник госпиталя Лемешев, рука будет работать как здоровая.

– Как скажет полковник, так и будет, – заверяли Андрея товарищи по палате. Они повышали подполковника Лемешева в звании, не только следуя неписаному армейскому правилу. Начальника госпиталя здесь заслуженно уважали. В переполненной хирургии все стремились попасть на операцию к нему. Хотя на военного он был совсем не похож, напоминая Андрею скорее школьного учителя. За глаза обитатели битком населенной палаты прозвали его профессором. Прозвище ему подходило совершенно. Седовласый, интеллигентный, в очках, с неизменными «нуте-с» и «батенька» в разговоре. Если бы не офицерская форма, выглядывавшая из-под накрахмаленного, до рези в глазах сияющего белизной халата.

Сосед справа, сержант Заруба, с утра до ночи твердил, что его отправили не к тому доктору.

На днях ему сделали операцию. Сержанту ампутировали обе ноги до бедер. Когда он пришел в себя и обнаружил отсутствие ног, то стал словно одержимый.

– Мои ноги… Куда вы дели мои ноги! Пусть они вернут. Принесите их сюда!.. – кричал он, бешено мечась по койке. Тело его опрокинулось на пол, и сержант забился на полу, попытался ползти, беспомощно хватаясь руками и отталкиваясь обрубками. Кровавые размотавшиеся бинты тянулись за ним, оставляя мокрые багровые следы.

Зарубу скрутили силами нескольких ходячих.

Он затих только после укола, который приказал сделать Лемешев. Но и потом еще несколько дней молодое тело сержанта, мощное тело атлета, в одночасье ставшее обрубком, ни под каким предлогом не желало примиряться со своей участью. Всех входящих в палату: и медперсонал, и гостей из других палат – Заруба сразу тут же начинал просить, чтобы позвали профессора.

Когда подполковник появлялся в палате во время обхода, сержант умолял об одном и том же: чтобы доктор обратно пришил его ноги. Он просил жалобно, хныча навзрыд, как пятилетний ребенок, и вся палата отворачивалась. Наблюдать эту картину было невыносимо.

Немного успокаивался сосед только тогда, когда на дежурство заступала Лера. «Лерочка» – так ее звали все в палате. Несмотря на то что прибыла она в госпиталь недавно, вместе с Аникиным, Лера успела стать всеобщей любимицей. Пациенты ее появление встречали неизменными радостными улыбками. Действительно, своим присутствием она словно озаряла обшарпанные стены бывшей школы, приспособленной под госпиталь.

– Здравствуйте… – входя, неизменно произносила она. И голос ее звучал прелестно и нежно, как воркование голубки. А Андрей готов был драться со всеми сразу и с каждым в отдельности, потому что ему казалось, что здоровается Лера только с ним. И уж точно не с этим олухом Левкиным, которому лишь бы зубоскалить и сыпать дешевыми комплиментами.

– Лерочка пришла, наше солнышко… – растекался в сладчайшей улыбке Левкин. – Вы сегодня чудесно выглядите, Лерочка…

– Спасибо, Левкин… – несколько смущенно отвечала Лера.

«Чего она смущается? Нечего даже смотреть в сторону этого хлыща…» – стискивая зубы, думал Андрей.

– Зовите меня Александр, Лерочка, а лучше Шура… – не унимался Левкин.

– Не забудьте, Александр, что вам перед обедом на перевязку, – умиротворенно добавляла Лера, разнося к кровати каждого положенные порошки.

– Что вы, Лерочка, – соловьем пел Левкин. – Когда я вас вижу, никакие перевязки мне уже не нужны…

Вот он уже вскочил и встал на пути Леры этаким заигрывающим альфонсом.

IV

– Послушай… Шу-ра… – с растяжкой, на всю палату проговорил Андрей. – Во-первых, не «Лерочка», а Валерия Дмитриевна… А во-вторых, сядь и усохни… А то перевязка твоя значительно усложнится…

– Это у кого там прорезался голосок?.. – повернувшись гоголем, нагло ответил в сторону Андрея Левкин. – Смотрите, как штрафнички пошли на поправку!.. Торопятся опять в штрафную загреметь?..

В палате никто не знал, что Андрей прибыл в госпиталь из штрафной роты. Откуда этот Левкин проведал? Известно откуда…

– Левкин, сядьте, пожалуйста, на свое место… – тихо, но твердо произнесла Лера.

Вся палата неожиданно поддержала Андрея. Каждому хотелось урвать свою крупицу общения с Лерочкой, а этот смазливый хлыщ Левкин, втершийся в санитарную команду, хотел пошловатыми ужимками перевести все внимание на себя. Сразу несколько серьезных голосов раздались с коек.

– Сказано тебе, сядь и усохни…

– И чтоб по имени-отчеству называл Валерию Дмитриевну. Понял, подстилка начхозная?.. – добавил суровый сибиряк, Иван Иванович Кержаков. Он лежал со множественными осколочными ранениями груди и лица. Правый глаз перевязан.

– Ну ты, Кутузов… – Левкин не договорил и выскочил вон из палаты.

Лера покраснела и молча продолжила раздачу лекарств.

– Зря ты с ним связался, Иваныч… – проговорил кто-то. – К лейтенанту побег плакаться. Напакостить он горазд. Зря, что ли, с Катькой шашни крутит…

– А мне до фени их пакости, – отрезал Кержаков. – Мне фашист уже так напакостил, что гори огнем…

Сибиряк очень боялся, что останется без глаза. «Как мне в тайге без него? – то и дело ворчал он. – Он же у меня прицельный. Как я зверя бить буду?»

В разговор включались все новые участники. Каждому хотелось показать себя заступником Леры.

– Эй, народ, совесть имейте. Сестричка в палате, а вы устроили тут…

– Зря вы так, Иван Иванович… – с досадой, но тем же ласкающим слух тоном произнесла Лера. – Глаз ваш обязательно заживет. Еще лучше будете видеть. Вот и доктор Лемешев сказал…

– Что сказал? – настороженно спросил Иваныч.

– Так и сказал: глаз ваш будет жить.

– Ну, дай бог… дай бог… – потеплевшим тоном выдохнул сибиряк.

V

А Левкин тем временем вернулся. Как ни в чем не бывало прошествовал себе на койко-место и разлегся. Нога на ногу, в новой больничной пижаме. Где-то ж раздобыл себе, гад, новую. И носит ее, гад, как-то по-пижонски. Известно, где раздобыл…

Все были наслышаны, что Левкин ухлестывает за лейтенантом Изворской, начхозом госпиталя. Звали ее Екатерина Игоревна, но среди пациентов нарекалась она не иначе как Катька, с недвусмысленным намеком на великую императрицу.

Дородная баба, лет за сорок, еще свежая на вид, с повадками самовластной помещицы. По госпитальным коридорам и примыкающей территории она двигалась, как хищная самка. Покачиваясь, несла свои пышные формы, внимательно вглядываясь в каждого встреченного.

Сшитая под заказ гимнастерка трещала под тяжестью двух переспелых грудей шестого размера. Тот же эффект создавала зеленая юбка, обтягивающая, как барабан, крутые полные бедра, налитые женской зрелостью и опытом непрерывных любовных утех. Плотоядные глаза болотного цвета смотрели на мужчин так, словно ощупывали. О ее ненасытном женском нутре в палатах ходили легенды.

Злые языки даже рассказывали, что путь в санитарную команду проходил исключительно и непременно через постель начхоза. Те, кому удавалось довести