Бесит. Я не собиралась так сильно уходить от темы. Я хочу вспоминать…

Как после ужина мой поклонник (сержант полиции и повар) сварил нам настоящий кофе. Как Джейми и Мэдди лежали в гостиной на ковре перед огнем под пристальными взглядами чучел лисиц и куропаток на каминной полке: светлые волосы Джейми гладко зачесаны, рядом растрепанные черные кудри Мэгги, их головы заговорщически склонились над картой брата – наперекор всем инструкциям, эти двое обсуждают маршрут до Ормэ. Как мы все столпились вокруг радиоприемника, чтобы услышать по Би-би-си ключ к нашему шифру: «Tous les enfants, sauf un, grandissent» – произвольное сообщение, из которого во Франции поймут, кого им предстоит встретить в эту ночь. Первая строка из «Питера Пэна». «Все дети вырастают – кроме одного ребенка». Мол, ждите, как обычно, наших парней, но сегодня с ними прилетит и крошка-девушка.

Как мы все дрожали в шезлонгах в саду коттеджа, ожидая заката.

И как дружно подскочили, когда задребезжал телефон.

Звонила жена командира эскадрильи. Питер (Энгель, ослица ты тупая, это не настоящее его имя), так вот, Питер пообедал с женой, потом подвез ее на вокзал, высадил и практически сразу после этого попал в автокатастрофу, переломав половину ребер. Почти весь день он провалялся без сознания, а жена ничего не знала, потому что сидела в поезде, который отвели на запасной путь, где он и простоял три часа в ожидании, пока проедет военный состав. Как бы то ни было, лететь в этот день во Францию Питер не мог.

Признаюсь: именно мне пришло в голову найти ему подмену.

Когда сержант повесил трубку, поднялся шум, все завздыхали и заахали – в тревоге, озабоченности, разочаровании. До этого мы весь вечер периодически начинали ворчать, мол, Питер задерживается, но никому даже в голову не приходило, что он не появится и к моменту вылета. И вот стемнело, Би-би-си сделала соответствующее объявление, нас ждали во Франции, на взлетном поле стояли «лизандеры» с полными баками и набитыми оружием и рациями задними кабинами. И тут же присутствовала Ева Зайлер: под завязку полная кофе, нервной энергии и ключей к шифрам, она подпрыгивала в своих туфлях на плоской подошве. Этой берлинской связной-переводчице, работающей в Лондоне, вскоре предстояло проникнуть в говорящее по-немецки подбрюшье Ормэ.

– Мэдди может вести самолет.

Она заставляла с собой считаться, эта Ева Зайлер, или кем я там себя вообразила в тут ночь, и люди обращали на нее внимание. С ней не все согласны, но все ее слушают.

Джейми засмеялся. Джейми, милый Джейми, любящий брат переводчицы-связистки, Поббл без пальцев на ногах, засмеялся и сказал с нажимом:

– Нет.

– Почему?

– Просто нет, и все. Даже не учитывая, что это против правил, она ведь не сдавала на допуск…

– По вождению «лизандера»? – презрительно скривилась связная.

– Ночной вылет…

– Она летает по ночам без рации и карт!

– Без карт я не летаю, – сдержанно поправила Мэдди. – Это против правил.

– Зато в большинстве случаев у тебя нет ни конечной точки маршрута, ни обозначения помех, которые могут встретиться в пути, а это почти то же самое.

– Она не летала ночью во Францию… – возразил Джейми и закусил губу.

– Ты же сам сделал так, чтобы она туда слетала, – напомнила ему сестра.

Джейми посмотрел на Мэдди. За ними с интересом наблюдали Майкл, похожая на богиню специальный агент, контролировавшая сборы Королевны, сержант авиационной полиции и другие оперативники, которым предстояло вылететь этой ночью.

Джейми пошел с козыря:

– У нас нет разрешения на такой рейс.

– Так позвони чертову хитроумному офицеру английской разведки!

– У него нет полномочий от министерства авиации.

И тут первый офицер ВСВТ Бродатт сделала свой ход, уверенно побив козырь Джейми.

– Если это полет на перевозчике, – заявила она, – я имею право утвердить его самостоятельно. Дайте мне позвонить.

Она позвонила своему командиру сообщить, что ее попросили отвезти одного из особых пассажиров из спецподразделения ВВС, конечная точка маршрута засекречена. И командир дал разрешение на вылет.

Ормэ, 24.XI.43, Дж. Б.-С.

Теперь он знает.

Nacht und Nebel, ночь и туман. Ева Зайлер будет гореть в аду. Ах, вот бы получить хоть намек, правильно ли я поступила. Но я не понимаю, как закончить повествование и сохранить Евину тайну. Я пообещала ему рассказать все до последней детали. И в конечном счете сложно вообразить, что моя участь, какой бы она ни была, сильно изменится, пусть даже я сдам Еву со всеми потрохами.

Поскольку позавчера я написала очень много, гауптштурмфюреру фон Линдену понадобилось время, чтобы ознакомиться с текстом; ему с Энгель (или кем-то еще) пришлось продираться через перевод уже после того, как меня прошлой ночью снова заперли в камере. Я до сих пор не до конца отоспалась после перипетий того дня и была в полной отключке, когда часа в три ночи вошел фон Линден, однако мигом проснулась, едва только засовы и замки на двери моего узилища принялись исполнять казенную партию последовательных лязгов и щелчков, которая каждый раз вызывала у меня странную смесь отчаянной надежды и леденящего страха. Случалось, я даже не просыпалась во время воздушных налетов, но звуки, с которыми отпирали дверь, заставляли меня немедленно вернуться в реальность.

Я поднялась. Прижиматься спиной к стене бессмысленно, и я давно уже не переживаю за свою прическу. Но внутренний Уоллес до сих пор побуждает меня встречать врага стоя.

Конечно, это был фон Линден. Я чуть не написала «как обычно», ведь теперь он частенько заглядывает ко мне после работы поболтать о немецкой литературе. Думаю, это единственное послабление в строгом режиме дня ф. Л. – обсудить со мной на сон грядущий «Парцифаля»[42], чтобы отвлечься от рек крови, брызги которой пятнают серебристые нашивки его черного воротничка. Когда он стоит у входа в камеру и спрашивает моего мнения о Гегеле или Шлегеле, я не смею не уделить разговору должного внимания (хоть и считаю, что фон Линдену стоило бы посерьезнее отнестись к современным писателям вроде Гессе и Манна. Его ученикам в Берлине наверняка придется по вкусу роман «Нарцисс и Златоуст»!).

Так что этот визит не стал полной неожиданностью, вот только прошлой ночью все происходило не как обычно: фон Линден прямо-таки сиял. Лицо оживлено, румянец, руки сцеплены за спиной, чтобы я не увидела, как они подрагивают (и, возможно, чтобы спрятать кольцо – я разбираюсь в подобных тактиках). Он широко открыл дверь, чтобы камеру осветили горящие в допросной электрические лампочки, и недоверчиво произнес:

– Ева Зайлер? – Он